Город
Шрифт:
Кровь продолжала беззвучно сочиться из ран, но эти раны уже никогда не станут шрамами. Раны превращаются в шрамы только на телах живых людей.
— Бе… б… — Глаза раненого закатились куда-то кверху, тело скрючилось в неистовой агонии, но с места не шелохнулось. Из дыры, где предположительно должен быть у человека рот, у него сочилась пузырями кровь, которая создавала из его рта непонятное нечто. — Бе… бе…
— Извините, сынки, ничем помочь не могу. Труп, — развёл руки старик, с трудом поднимаясь с колен.
— Да я тебя… да ты… — Один из них грубо схватил его за
Второй товарищ вступился за бедного старика, вклинился между ними и попытался разнять:
— Тише, тише, оставь его.
— Да я его… Его же ещё можно спасти!
— Да нельзя, нельзя уже! Уходим, — тужился второй охотник, пытаясь предотвратить драку, которая могла закончиться для первого ссылкой на Чернуху.
Тут же подоспели медсёстры и санитарки — они умеючи вклинились и разняли их.
Несчастной паре охотников пришлось удалиться, а врач, как только они ушли, отряхнулся и заговорил вслух самому себе:
— Спасти то можно, но не очень то и нужно, — он вздёрнул палец кверху. — Галя, готовь операционную. У этого похоже пара органов целые. Пересадим.
Седой старик в теперь уже окровавленном халате бросил последний взгляд на ещё живого охотника, тот продолжал закатывать глаза куда-то в бок и вверх, выгибался так, что касался подложенных под него досок лишь макушкой и пятками. Ещё пара мгновений и глаза раненого напузырились на манер пузырей изо рта.
Совсем рядом, на больничной койке, из под которой вытащили ветхие доски, смирно лежал больной. Он был слишком молод и слишком здоров, чтобы быть тут, но он тут был, видел всё происходящее и свирепо хмурился.
В конце зала кто-то рыдал в предсмертной агонии.
Мужчина с цингой и гнойной ангиной хныкал молча.
И снова доктор прохаживался меж рядов кроватей. Где-то койки были навалены целыми гроздьями, медсёстры обхаживали там больных с трудом, где-то они шли плотными рядами.
Холод очень сильно подрывает иммунитет человека, тем более такой неистовый и беспощадный. Если бы в больницы отправляли каждого, у кого пошли сопли или отвалился зуб, то на работах бы сейчас оставалось человека два с половиной от силы. И то, лишь окружение Капитана, которое получало достаточное количество еды и еды нужной, такой, при которой дёсны не подвергались коррозии и не рыхлились точно крошеный хлеб.
Седой мужичок устало повёл глазами, оглянул сначала одного, потом второго. У входа по прежнему валялись окровавленные доски.
Докторишка подошёл и, ссутулившись, подцепил их пальцами, подумал куда бы их деть.
Кровать, из под которой он их и достал, местом ему для схрона показалась отличным и в силу надёжным.
Он сунул их туда, где они покоились пару часов назад. Старик крякнул, поднялся и присел на край этой кровати.
Больного, который здесь находился ещё с самого утра, он заметил только сейчас.
Это был молодой парень лет двадцати-двадцати пяти. Его серое пальто и кепка
Выглядел он на удивление здоровым. Такие сюда попадали редко.
Доктор никак не мог понять, где он его видел, но где-то точно.
Внезапно он заговорил, глядя доктору прямо в глаза:
— Зачем вы его так?
— Кого, голубчик? — Не пытаясь изобразить удивления, а действительно удивляясь спросил старик.
Парень не ответил, лишь встревоженно стрельнул глазами на засохшую кровавую лужу у входа.
— А-а. Ну, как тебе сказать. Спасти его было уже невозможно, так что вот такохонько вышло, — мужчина пожал плечами, поправил очки.
Больные всех возрастов и любого пола, размещённые в больничном пункте номер пять, тужились от боли, сморкались и давились кашлем. Все эти звуки сплетались между собой точно пшеничные колоски, их какофония врезалась в уши и давила изнутри каждого находящегося здесь человека. Оказавшись среди полчищ больных, человек, даже будучи здоровым, рисковал заболеть не только телом, но и душой.
— Вы ведь могли его спасти, — проговорил тот же самый больной.
— Мог, — сказал доктор. — Но не захотел. Он был охотником, а охотники гибнут как мухи. Ещё месяц назад такого не было, но сейчас ко мне почти каждый день тащат то одного, то другого охотничка. Зверьё взбунтовалось, линии и дуги охотничьих угодий были нарушены, поменяны местами и перемешаны так, что не разберёшь, где и что — волки рвутся куда-то и от чего-то, а мы стоим на их пути. Сейчас никакие исследовательские группы не пускают из Города, а те, что уже ушли на пустоши, рискуют никогда не вернуться. Стоит ли мне спасать жизнь ему, делая его обузой для всего Города, чтобы он точно так же как и все вы лежал тут, стонал и просил супа? Стоит ли мне давать ему очередной шанс, если он возьмёт этот шанс в руки и точно также пойдёт и снова на кого-нибудь напорется?
Губы парня надулись, а глаз задёргался, он рассвирепел и перешёл на крик:
— Да кто ты такой, чтобы решать кому жить, а кому умереть? Он не идёт на охоту, его туда посылают, посылают, чтобы прокормить таких вот уродов как ты!
— Уродов? — Мужчина в халате поудобнее устроился на койке, предчувствуя интересный разговор, и поправил очки. Я вообще-то всех, и тебя в том числе, лечу. А кому-то из вас может не хватать печени или ещё какого органа, необходимого для жизни. Вот я взял и вынул из него то, что нужно одному из вас. И не жалею!
— Его можно было спасти. Так нельзя, — парень отвернул голову и посмотрел куда-то в сторону, скрывая своё лицо в тени, но продолжил давить.
— А мне вот, голубчик, кажется, что можно. Вот сам скажи, ты бы спас сотню людей ценой жизни одного? Да, я его не спас. Но спас всех тех, чью еду он мог бы отнять своим голодным ртом.
— Мы не имеем права решать кому жить, а кому нет, старик.
— А я вот думаю, что имеем. Вот я имею. Вот я взял и спас.
— Ох, какой герой нашёлся. У него могла быть семья, а ты, а ты… — После слова «семья» у него всё как-то болезненно сжалось в горле, он вскочил с кровати и бросился на доктора.