Город
Шрифт:
— Да что ж за день то сегодня такой, — только и успел запричитать седой врач. — Убивают, убивают! — Закричал он.
Парень накинулся на него всем телом, сбил с ног, взобрался сверху и вцепился в его тощую бледную шею. Борясь, они совершили пару перекатов, и иронично угодили прямо в то место, где лежал окровавленный израненный охотник — предмет их спора.
— У него могла быть семья! У него… могла быть… семья! — Кричал парень.
Медсёстры подоспели вовремя, охая и ахая, вырвали доктора из рук сумасшедшего больного, который вцепился в него как навозный жук в говно, и встали между ними двумя живой стеной. Драчуны стояли перепачканные в пыли, злобно косясь друг на друга.
— Тебя как зовут? — Спросил внезапно старик,
— Паша. А тебя?
— Ты русский?
— Русский.
— Ну тогда пошёл ты нахер отсюда, русский.
Павел покинул госпиталь, куда его отнесли после того, как он потерял сознание в пабе, и перед ним предстали знакомые ссутулившиеся строгие ряды деревянных построек. На многих из них виднелись флаги Города: поделённые на две ровные части по середине, покрытые кроваво красным и смолисто чёрным цветом, на них была изображена маленькая снежинка, а сверху, прямо над ней, грузно нависший кулак, который того и гляди придавит белую снежинку.
Они были вечно грязные, но их никогда никто не снимал, да и под запретом это было. Чистили редко. У особо патриотичных граждан такие флаги висели и над их спальными местами в бараках. Также подобные флаги висели на лицевой стороне здания администрации, там, где жил Капитан со своей свитой, и придумывались и издавались все законы. До этого здания, кстати, дойти сейчас было очень легко, оно было совсем рядом. Достаточно было обойти ряды больничных пунктов, выйти к Генератору и обогнуть его по кругу к городской площади. Здание администрации, словно пьяный сонный толстяк, набивший брюхо, лежало на изголовье площади. И сам этот расчищенный пустырь точно создан был для того, чтобы жирдяю было куда блевать.
Народ периодически вваливался на городскую площадь, чтобы послушать новые принятые законы, или же удостовериться в отмене старых. Хотя первого почему-то было всегда больше.
Павел нырнул мордой в воротник своего серого пальто точно уж, натянул кепи потуже и засеменил в сторону одной из приглядевшихся ему улочек.
Вынырнув из одной в другую, а из второй в третью, он вышел к главной дороге — это была широкая и размашистая протоптанная по грязному серому снегу тропа. Она была похожа больше не на дорогу, а на неловкий, но прямой мазок кистью.
Этот мазок был самой старой дорогой, его нанесли ещё в те времена, когда Город не знал о шахте и добывал уголь из прибрежных скал. На краю Города, когда ещё не была возведена оборонительная от других государств и от зверей стена, располагался пост добычи, куда на санях доставляли уголь, там же его и сгружали.
Чтобы было удобнее, люди протоптали и огородили прямую дорогу прямо от поста добычи до самого Генератора. Ныне эта дорога начиналась всё также с Генератора, но вот заканчивалась постом добычи, перестроенным в подобие вокзала и второго выхода из Города. Там было начало пути, там стоял вагон, который доставлял осуждённых на Чернодобывающую станцию.
Люди, копошащиеся на этом грубом мазке и снующие то тут, то там, оборачивались на ворота, которые вели на Чернуху — это добавляло им сил и рвения продолжать работать и при возможности всегда перевыполнять поставленный руководством план. И оборачивались они часто.
Вот и Паша, внезапно для себя осознавший, что его ранее никогда не интересовала судьба всех этих заключённых, стоял как вкопанная статуя, чего-то ожидая.
Люди начали подозрительно озираться и на него, а это могло привлечь лишнее внимание, которое в этом месте всегда оборачивалось против человека.
Но Паша не мог и двинуться. Он всё смотрел и смотрел. Над Чернухой вилась чёрная-чёрная лента дыма — там тоже топили, но как-то по своему. Город же напротив погряз во влажном горячем пару, который из-за своего веса оседал на улицах и крышах домов, образуя вокруг всего Города тяжёлый пузырь липкого пара.
Охотники,
Поэтому и Павел видел лишь краюху ворот, и даже если бы их открыли, он всё равно ничего не увидел бы по ту сторону. Но чёрная-чёрная, вечно встревоженная, лента дыма, исходящая от Чернодобывающей станции, пробивалась силуэтом сквозь пар и врезалась в глаза каждому жителю Города.
Паша продолжал смотреть, гадать и загадывать. Люди бросали всё более и более настороженные взгляды.
Скрипач бросил на уходящую в небо ленточку последний взгляд и обернулся.
Позади него высилась громадная металлическая башня, вокруг которой был построен Город. С самой её вершины густо опадали облака горячего томного пара, он струился вниз, падал на головы людей, и если бы не достаточно низкая температура, то кипячённая вода бы обжигала и ошпаривала кожу людей.
Механизм гудел и всем своим видом показывал, что работает, защищает, но защищает покуда люди сами хотят этого, покуда они готовы сделать всё, ради того, чтобы эта громадина не прекращала свою работу.
Павел поспешил убраться с открытого пространства, сунулся в очередную узкую улочку и зашагал вдоль покосившихся зданий — признак нового квартала.
Большая дорога — грубый мазок небрежного художника от Генератора к воротам — разделяла два квартала: Белый и Муравьиный.
Белым называли квартал, который имел форму прямоугольника и который был от конца до конца забит зданиями с белыми крышами и большими красными крестами. Люди в Городе, как уже говорилось ранее, болели так часто, что отельный для них квартал был просто необходим.
Белый квартал граничил с Пепельным и Муравьиным кварталами.
Во второй как раз таки и направлялся Павел.
Строгие и более менее ухоженные ряды больничных пунктов, госпиталей и лазаретов закончились на большой дороге, твёрдо стояли на берегу, словно старики, которым нельзя было спрыгивать с берега и идти купаться.
Зато начался другой квартал, самый большой в Городе, — Муравьиный — один из контрольных постов которого будет за следующим углом. Бараки очень тесно жались друг к другу, взбирались друг на друга точно тараканы в ведре, дабы зацепиться хотя бы за краюху свежего воздуха(или пара). Патрульные вышки и охранные пункты выскакивали тут и там волдырями, покрывая весь кожный покров Города какой-то странной липкой кожно-венерологической болезнью. Потому квартал и назвали Муравьиным, потому что он был одним большим ульем, где людям снаружи места практически не было; вот только тараканов и Тараканий квартал по аналогии Капитан отклонил, а поэтому в народе его назвали просто и ясно — Муравейником. Здесь же располагались и бараки, и недавно отстроенный паб, и бордель, и другие места, заставляющие людей копить на них талоны и ходить раз в месяц развлекаться, чтобы снять стресс и напряжение. Все здания в Городе были какими-то низкими, скособоченными, будто на них что-то давило — ни одно здание не имело более трёх этажей, чаще всего один. У бараков крыши менялись каждые несколько метров, так семьи делили территорию. На одном участке найденная в экспедиции черепица, где-то просто наваленные рядами доски, а где-то и вовсе найденный на улицах Города хлам. Похоже это было действительно на муравьиные панцири. Предметы в бараках чаще всего стояли на полу — ввинтить их в стены было некому, да и стены еле держались, поставить тоже некуда. Кто мог, брал их с собой на работу, чтобы не украли, кто не имел такой возможности, прятал. И не всегда удачно. Из-за чего перед сон-часом нередко устраивались драки за немногочисленный, но кем-то ловко утащенный скарб.