Горят как розы былые раны
Шрифт:
Присев, Голландец схватил его голову и резко повернул.
Хруст.
Перепрыгнул через диван и прижал ко лбу салфетку.
– Телефон не работает!
– Дорогая, успокойся. Мне уже лучше. Принеси, пожалуйста, тряпку.
– Посмотри на меня! – скомандовала она. – Сколько пальцев?
– Три.
– Ну почему, почему я пошла спать одна?!
Он подошел к ней, незаметно пнул по телефонной вилке, вставляя ее в гнездо, и обнял Соню.
– Потому что обиделась на меня за что-то.
– Не за что-то! – в глазах ее появились слезы. – А за то самое! Почему ты позволяешь этому подонку так обращаться с собой?
– Не обращай внимания, он просто выпил лишнего.
Она обмякла и заглянула ему в глаза.
– С тобой правда все в порядке?
– Теперь – да. Я уберу в комнате.
– Ни в коем случае! Тебе нельзя наклоняться. Я все сделаю сама, – и Соня, решительно повернувшись, направилась в ванную.
Он зашел за диван и быстро обыскал убитого. В ванной раздался шум воды, наполнявшей ведро. Бумажник Голландец сунул в карман и, схватив труп за шиворот, еще раз огляделся. Выбрасывать второго из окна было неразумно. Там, внизу, все теперь только того и ждали.
Стараясь не пачкать кровью пол, он доволок тело до ниши, распахнул дверцу и затолкал труп внутрь. Потом попытался захлопнуть дверь, но ноги незваного гостя тут же эту дверцу открыли. Он затолкал их назад и снова захлопнул дверцу. Но она опять открылась.
К стене ниши еще в прошлом году он прикрутил два крюка. Прислушиваясь к меняющейся тональности воды в ведре, он пришел к выводу, что у него не больше десяти секунд. Вешать труп за воротник рубашки было глупо. Разметав в нише вещи, он наткнулся на рюкзак. Подумав, протащил безжизненные руки чернорубашечника сквозь лямки, приподнял тело и зацепил рюкзак ручкой за крюк.
Он захлопнул дверцу как раз в тот момент, когда в комнате появилась Соня.
– И все-таки нужно вызывать «Скорую»! Где тряпка?
– В ванной.
– Там нет. У тебя в нише сотня маек, которые я давно хотела выбросить.
Не успел Голландец двинуться с места, как она быстро прошла мимо него и распахнула дверцу ниши.
Схватив ее за руку, Голландец развернул Соню к себе и впился губами в губы изумленной девушки. Свидетелем этого страстного поцелуя были полные безразличия глаза на окровавленном лице висевшего на стене трупа. Голландец ногой захлопнул дверь.
– Ты странный такой сегодня… – прошептала Соня, обнимая его за шею. – Но пол-то вымыть все-таки нужно.
– Только не моей майкой.
– Ты два дня назад клялся пустить их на тряпки для утирки кистей.
– Я еще подумаю. Приготовь мне что-нибудь поесть, а? Я пока приберу.
– Ты голоден? Мы только что со званого обеда! Впрочем, как скажешь. Нет, ты сегодня определенно не такой, как всегда. Тебя не тошнит, слабости нет?
– Все в порядке. Иди уже! Я умираю с голода.
– Дурдом. Не знала, что вид крови будит такой аппетит у мужчин.
Дождавшись ее ухода, Голландец быстро вымыл пол в мастерской. Трупу придется висеть в нише до завтрашнего дня. А утром он придумает, как от него избавиться.
После ужина, который Голландец съел через силу, он поспешил уложить Соню в постель. Чем дальше она от мастерской, тем лучше. В восемь утра он проводит ее на работу и займется телом незваного гостя. Но не вопросы, на которые вскоре придется отвечать, занимали сейчас Голландца. Он перебирал в памяти эпизоды последних месяцев жизни Ван Гога и пытался понять, когда именно ему пришло в голову написать пятую из картин, посвященных ирисам. Хотя, если быть последовательным, стоило признать, что эта картина должна была быть первой. К теме ирисов Ван Гог обратит свой талант лишь полгода спустя, через несколько месяцев после того, как будет вывезен из Арля и помещен в психиатрическую лечебницу в Сен-Реми. Но когда, в какой момент он успеет написать свои первые «Ирисы»?
…Когда Винсент открыл глаза, над ним стоял мужчина в круглом котелке и несколько зевак.
– Что здесь произошло? – строго спросил мужчина. И Винсент, напрягая память и глядя снизу на мясистый подбородок господина, припомнил день, когда тот явился к нему в комнату, чтобы привести Гогена.
– Придурок шел по улице и вдруг стал бросаться из стороны в сторону, мсье Деланье.
– Что, просто так? – проворчал комиссар, вынимая из кармана очки и приближая их к глазам. На такого человека, как лежавший на тротуаре Ван Гог, смотреть можно было в очки, не распрямляя дужек. – Не экзаменуйте мой мозг каверзными задачками, мсье Форрель.
– Клянусь богом, – запричитал свидетель, – он шел мимо нашего дома, а потом сбросил с себя эту коробку, отшвырнул вещи и стал орать и метаться по улице!
– Какое отношение имеете вы к богу, что так легко им клянетесь? Вы его кузен?
«Краски!» – зазвенело в голове Винсента.
Он забыл о красках!
Поднявшись, Ван Гог пригнул голову и, внимательно и тревожно всматриваясь в каждый квадратный ярд мостовой, стал двигаться по кругу.
– Вот, – с нескрываемой тоской подтвердил тот, кто назван был Форрелем, – приблизительно так все и было.
Другой, подойдя к комиссару, интимно зашептал ему на ухо:
– Он под присмотром доктора Рея, мсье Деланье… Не понимаю, как он здесь оказался. У него падучая…
– Где мои краски? – страшно кривя лицо в судороге, прокричал Винсент.
Из полученных от доктора Рея денег у него оставалось всего пять… Кажется, пять франков.
– Пусть отдадут, пусть они отдадут мои краски! – взмолился Винсент, хватая Деланье за отвороты сюртука. – Мне больше ничего не нужно, пусть возьмут холст, коробку, но пусть вернут краски!.. Понимаете ли вы, о чем я прошу?
Деланье осторожно освободил свой сюртук из рук самого несчастного из всех известных ему несчастных людей Арля. Ему хотелось убедиться, что грязь из-под ногтей этого идиота не переместилась на отвороты его одежды, но он решил этого не делать.
– Эй, – крикнул он, не обращаясь ни к кому конкретно, – где его чертовы краски?
На мостовой раздался глухой треск и послышался звук быстро удаляющихся детских ног. В окнах домов снова послышался смех.
Опершись рукой на плечо Деланье, Винсент отстранил полицейского. Боль пронзила его сердце. Косо развалившись, так, что содержимое разлетелось на пару футов, ящик с красками лежал посреди дороги.