Господин метелей
Шрифт:
Аустерия бесшумно метнулась к дверям и исчезла.
— Ненавижу, — повторил Близар угрюмо. — Зима — это холод, от которого не спасают ни вино, ни меховой плащ. Даже у солнца подгибаются колени, когда приходит зима.
— Нет, — сказала я, — зима — это не когда холодно телу, это когда холодно душе.
— Моей душе холодно, — сказал он.
— Знаю, — ответила я и взяла его за руку. — Но скоро придет весна, и вам станет теплее.
— Не станет, — ответил он, и сжал мою ладонь в своих. — Всегда ждал весну, а сейчас ненавижу ее еще больше, чем проклятую
Я не успела ничего сказать, потому что он потянул меня к себе и поцеловал. И увернуться я тоже не успела. А может, просто не хотела уворачиваться?..
Колдун сидел в кресле, а я стояла возле стола, но уже через секунду я оказалась в объятиях колдуна и на его коленях, а он целовал меня уже без осторожности, с такой страстью, словно решил и в самом деле превратить зиму… нет, даже не в весну! В обжигающе-жаркое лето!..
41
Сколько их было — этих поцелуев в его жизни, сколько было нежных женских губ — податливых и упрямых, горячих и робко дрожащих… Сосчитать все невозможно, и они уже давно слились в одно монотонное воспоминание. Первое прикосновение еще горячило кровь, но второе вызывало скуку, а третье — раздражение. А ведь были девицы красивые, как феи. Были и женщины — умелые, страстные. Но оказалось, что красота и страсть — это не главное.
Что же главное?..
Близар смотрел на темноволосую девушку, которая переставляла с подноса на стол блюдо с печеньем, и понимал, что близок к греху, как никогда раньше. Вот прямо сейчас — схватить ее в объятия, зацеловать, повалить в постель и… любить, пока в глазах не потемнеет.
От этих мыслей кровь так и закипела, а ведь он поклялся, что не тронет эту лохматую дикарочку, не прикоснется к ней до весны — к этой ведьмочке с метлой, что когда-то явилась в драных башмаках и с мешком за плечами.
Но словно накатило колдовское наваждение, и он схватил Бефану и притянул к себе на колени, и поцеловал прежде, чем она успела сказать колкость или очередное поучение.
В его объятиях она затрепыхалась, как пойманная пташка, и сначала пыталась сопротивляться, но Близар целовал ее и не мог остановиться, а она вдруг замерла, и рука ее несмело скользнула ему на грудь, раздвинув края халата.
Сколько было поцелуев, сколько было прикосновений, но все они позабылись в одно мгновение. Потому что касание горячей крепкой ладошки — оно затмило все.
Как странно — столько лет задыхаться от страсти, а теперь задыхаться от нежности. Столько раз припадать к чужим губам — как будто прихлебывая плохое вино, а теперь целовать так, словно пробуешь самый драгоценный напиток, какой попадается лишь раз в жизни.
Близар чувствовал, как она таяла в его руках — таяла, дрожала, стыдливо опуская ресницы, но ладонь все также касалась его кожи, обжигая до самого сердца.
Продолжая целовать, Близар тоже положил руку ей на грудь, ощущая мягкие и упругие холмики под тонкой тканью платья. Для них вырез должен был быть больше! И он потянул за кружевной воротник, надеясь проникнуть дальше, и приласкать Бефану так же, как она ласкала его.
Но девушка вдруг отвернулась, пряча лицо у него на плече. Она дышала быстро и прерывисто, и что-то шептала. Он скорее понял ее мысли, чем слова — она просила отпустить.
Нехотя разжав объятия, Близар уступил ей. Она тут же вскочила и отбежала на несколько шагов, поправляя прическу и платье.
Движения ее были такими по-женски мягкими, манящими, что это вызвало новый всплеск желания, но Близар даже не поднялся из кресла, хотя никогда не хотел женщину так мучительно, так исступленно и так безнадежно.
— Вы обещали, что ни пальцем… — еле выговорила Бефана, стоя к нему вполоборота.
— Прости, не удержался, — сказал он без капли покаяния.
Она оглянулась на него, гневно полыхнув глазами.
— Но я тебя отпустил, — продолжал он. — Значит, что-то человеческое во мне еще осталось.
— Хотелось бы в это верить, — сказала она сердито.
— Будешь казнить за поцелуи?
— Увы, это не в моей власти, — она скрестила на груди руки, словно пытаясь защититься. — Хотя вы заслуживаете самого сурового наказания!
— За то, что поцеловал тебя?
— За то, что играете женщинами! — почти выкрикнула она ему в лицо.
— Играю? — переспросил он медленно.
— А как это назвать? — она с отчаянием взмахнула руками. — Забавляетесь, играете, дурачите нас! Но со мной так не надо! Я думала… я думала… — она всхлипнула и заплакала, спрятав лицо в ладонях.
Его никогда не трогали женские слезы. Сколько раз девицы плакали, уезжая, и еще больше — плакали, когда приезжали без предупреждения, рассказывая про любовь и немыслимые страдания, на которые были обречены в разлуке. Он не верил этим слезам. Они все были лживы — пустые, как водянистая похлебка. Но эти слезы…
После поездки на мельницу тело еще не совсем слушалось, и ноги были тяжелыми, но Близар вскочил так стремительно, что Бефана не успела убежать.
— Подожди, — он поймал ее за плечо и прижал к себе. — Только не надо плакать…
Но она уже уткнулась ему в грудь и разревелась, и как он чувствовал — больше плакала от злости, а не от огорчения. От злости? На что же она злилась?.. Она злилась не на него…
— С тобой все по-другому, — сказал Близар, поглаживая ее по затылку. Волосы под ладонью были мягкие, шелковистые — одно наслаждение прикасаться к ним.
— Будто бы по-другому! — фыркнула она. — Отпустите немедленно!
Но он только крепче прижал ее к себе, и она перестала вырываться. Да, ее хотелось, безумно, дико хотелось, но было еще что-то… Еще что-то, о чем можно было молчать до самой смерти, но все и так было понятно.
— С тобой все иначе, — повторил он. — И ты совсем не умеешь целоваться.
— Зато вы — знаток! — проворчала она обиженно.
— Мне и правда есть, с чем сравнивать, — Близар взял ее за подбородок, заставляя приподнять голову и посмотреть ему в глаза, — и я клянусь, что твои поцелуи невозможно сравнивать с остальными.