Граф Монте-Веро
Шрифт:
Твои губы зашевелились, но беззвучно, ты откинулся назад, и тайна моей жизни умерла вместе с тобой, но на твоем благочестивом лице сияла улыбка, словно ты хотел сказать мне: «Я любил тебя, как отец любит своего родного сына».
Я преклонил колена у твоей постели, прижался лицом к твоей холодной руке и так пролежал всю ночь.
Благословение твое охраняло меня, но твои последние слова глубоко запали в мое сердце. Я пытался найти разъяснение тайне, но не нашел его. Напрасно разбирал я бумаги, что лежали на твоем письменном столе; относительно всего нашел я твою волю и твои сообщения, но мое
Тогда внутренний голос мне сказал: «Не ищи более, останься ему верен и люби его как родного отца!»
Когда я покидал твой дом, на пороге светской жизни, ты, давая мне серьезные наставления, надел на меня амулет, который и сегодня у меня на груди. „Вера, свет и презрение к смерти, – проговорил ты при этом, – вот твой девиз”.
Знаки эти повсюду сопровождают меня – посмотри, отец Иоганн, они стали для меня жизненным правилом».
Эбергард дернул за шнурок – и над мраморным камином разошлась стена. В нише сверкало солнце – кристаллы так преломляли свет, что оно казалось настоящим. По сторонам ярко горели освещенные им крест и череп:
В эту минуту портьера раздвинулась, и в залу вошли двое. Увидев блестящие символы, они остановились.
Один из вошедших был высок ростом и крепко сложен. Рассудительное и серьезное выражение лица, большие, много потрудившиеся руки да и вся его фигура делали его похожим на Эбергарда. Другой, напротив, был мал ростом и худощав. Его безбородое лицо избороздили морщины. Казалось, он лет на десять старше хозяина дома, в то время как высокий выглядел на столько же моложе.
Оба были друзьями молодости, и теперь, возвратившись на родину, граф снова отыскал их. По странному стечению обстоятельств, одному из них, Ульриху, достался в наследство амулет с теми же тремя символами, что и у Эбергарда. С этими людьми граф мог делиться горем и радостью.
– Приветствую вас, друзья, – проговорил Эбергард, обращаясь к вошедшим. – Проходите и присаживайтесь.
Друзья тепло поздоровались.
– Нам нельзя засиживаться, – сказал маленький.
– Куда же вы торопитесь, доктор Вильгельми? Вероятно, опять что-то стряслось? По вашему лицу, дорогой Ульрих, я вижу, что вы встревожены, поделитесь, чем же. Ведь мы всегда действуем заодно.
– Постараюсь изложить все в нескольких словах, – проговорил доктор, садясь в ближайшее кресло. – Через полчаса в «Колизее» начнется народное собрание, и мы пришли, чтобы вместе с вами отправиться туда, господин Эбергард.
– Дело серьезное, – прибавил Ульрих, – барон Шлеве…
– Камергер принца Вольдемара? – уточнил Эбергард.
– Барон Шлеве возмутил народ, мы услышим обвинения, выдвинутые против него. Скажу только, что он ухаживал за красавицей дочерью машиниста Лёссинга, весьма прилежного и честного человека. Юная девушка и ее отец, несмотря на его неоднократные угрозы, постоянно отказывали ему. Это раздосадовало знатного господина, который полагал, что они должны почитать за честь для себя его гнусные предложения, и он решил заставить отца воздействовать на дочь, а в противном случае разорить его. Он купил дом, где у машиниста была своя мастерская, и велел ему очистить помещение. И вот теперь самым бесчестным образом начал
– Потому что дочь отказала барону? Какая низость! – в свою очередь возмутился Эбергард.
– И это не первый случай, – прибавил маленький доктор. – Я знаю и другой, еще безобразней. Но поспешим, сегодня в народном собрании выступает некто Миллер-Мильгаузен…
– Миллер-Мильгаузен…
– «Друг народа», как он называет себя, человек, который, как мы увидим, делает все, чтобы народ стал, счастливым, – не без иронии пояснил доктор Вильгельми. – Вскоре он намерен отправиться по провинциальным городам, дабы и там распространять свои улучшающие мир теории.
– Вы, кажется, не очень верите в них? – спросил Эбергард.
– Так же, как и я, – серьезно подхватил Ульрих. – Но только толпа не разуверилась. Не будем мешкать, пойдемте, послушаем его! Еще несколько таких «друзей народа» – и от нищих не будет отбоя.
Друзья вышли из дома, графа трудно было узнать в простом костюме. Доктор Вильгельми служил им проводником. Как мы увидим далее, он был весьма разносторонней личностью. Трудился для блага, человека не только как врач, но и как исследователь природы и ее тайн и, несмотря на свои многочисленные занятия, находил время и для общественной жизни.
Ульрих же был человеком из народа, который, благодаря своему трудолюбию и прилежанию, сделался самым богатым золотых дел мастером столицы и продолжал работать с тем же усердием, как и прежде. Он, который постоянно вращался среди народа, а потому знал все его чаяния и беды, возраставшие с каждым годом, был дальновидным и опытным человеком.
Эбергард любил его. Когда они впервые встретились, Эбергард сильно привязался к сыну ремесленника, а внешнее сходство еще усиливало эту дружбу. В бытность Эбергарда в Бразилии они даже переписывались.
– Вот мы и пришли, – сказал, наконец, доктор Вильгельми, когда они после долгих блужданий вышли на широкую улицу.
Громко переговариваясь, спешили еще грязные после работы мастеровые в синих блузах и замасленных фуражках к старому дому, перед которым горели два больших фонаря. Над открытой дверью виднелась надпись, сделанная большими черными буквами;– «Колизей». К этой-то двери и тянулся в большом волнении народ. Иногда слышалась оживленная беседа, а порой раздавались и угрозы.
За дверью находилась высокая и обширная зала, способная вместить тысячи три человек. По сторонам ее тянулись галереи, которые вскоре тоже наполнились народом.
Эбергард и Ульрих следом за доктором попробовали отыскать себе внизу места поудобнее. Разумеется, здесь надо было стоять – не было ни стульев, ни скамеек, которые только стеснили бы пространство.
Слышался возбужденный гул голосов. В глубине залы виднелось возвышение – что-то вроде кафедры для оратора. Справа от нее за столом сидели двое. Перед ними лежали листы бумаги.
– Вот он, «друг народа»! – шепнул доктор Вильгельми графу, который вместе с Ульрихом протиснулся поближе к кафедре.