Грани жизни
Шрифт:
Трубкин прошел дальше, а Петя, стиснув с ненавистью зубы, подумал: «Негодяй и пошляк!» Пете вдруг вспомнилось, как снисходительно посмеивались над Трубкиным в конструкторской: пороха, мол, не выдумает, собственного мнения не имеет. Нет, «мнения» у него есть, и «выдумывать» он умеет! Отвратительный мелкий хищник, лисенок с мягким хвостом, которым он все может замести бесследно. «Нет, погоди, погоди… правда сильнее твоего хвоста, и он за что-то зацепится!»
Кровь вдруг бурно бросилась Пете в голову, сердце забилось, как от бурной скачки, — так и догнал бы «благополучного» розовощекого человечка с брюшком и встряхнул его по-свойски: проделал ты все потихоньку, но отвечать тебе придется громко, при всех!..
Вернувшись к своему столу в конструкторской, Петя еще чувствовал в себе колючий жар ненависти и обиды. «Работать, работать!» — И он принялся за работу. Он следил за каждым своим движением, а все расчеты даже повторял шепотом дважды и трижды, чтобы не сбиться и не напутать.
За этим длинным рабочим столом он жил сейчас всей множественностью своих мыслей, чувств, воспоминаний, надежд, устремлений в будущее, — и это было трудно, как еще никогда те бывало!
Совсем недавно счастье любви жило в нем естественно и просто, как дыхание, как ощущение света и тепла солнца. Вдруг все это словно рухнуло в пропасть, и только ледяная пустота неразделенной тоски и неизвестности раздирала грудь днем и ночью.
От этой ноющей пустоты, казалось, вначале некуда было скрыться. Но он был живой, действующий, а все, что двигало в его почти двадцать три года: его знания, умения, друзья и товарищи, добран мать, — все это оставалось с ним и требовательно глядело ему в, глаза. И как бы ни дрожали его руки, не могли они повиснуть, как плети! Все задуманное Петей в помощь первой автоматической линии и все уже начатое в небольшом экспериментальном цехе виделось ему с какой-то вновь обостренной четкостью.
«Послезавтра партсобрание, а сегодня я должен работать, как всегда… Начатое нами уже невозможно остановить!» — думал Петя.
Вдруг по светлой голубизне кальки скользнула какая-то тень.
Петя поднял голову и увидел Трубкина. Он шел своей мелкой, семенящей походкой, бойким наклоном головы посматривая то вправо, то влево, будто показывая: «Я всех вас, голубчики, насквозь вижу!»
С болезненной цепкостью, которой раньше у него не было, Петя успел схватить один из этих быстрых, как укол, взглядов, брошенных и на него: что, мол, пока ты еще держишься?.. — И снова мгновенная ярость, словно взорвавшись в Петиной груди, заставила его задрожать: так бы и схватил за воротник, так бы и встряхнул этого подлеца!
Но вокруг была строгая тишина рабочего дня, и только сумасшедший мог ее нарушить.
«Да, да, нужно уметь перебарывать в себе эти судорожные, нервные вспышки — не в них дело, не в них. Победа в той правде, которую ты защищаешь!»
*
Когда мать и сын Мельниковы вернулись домой с партийного собрания, Марья Григорьевна вдруг тихонько ахнула:
— Петенька! Ведь сегодня день твоего рождения! Батюшки, до чего же голову мою закружило, что я в первый раз в жизни забыла об этом!.. Ни пирога доброго, ни друзей за столом… просто наваждение какое-то!..
— Ничего, мама, в другой день успеешь пирогами моих друзей угостить… Подумай, каким важным событием мое двадцатитрехлетие на всю жизнь отмечается!
— И верно, верно, сынок!.. Вдвойне, вдвойне тебя поздравляю!
Мать приподнялась на носки, чтобы погладить его густой светловолосый чуб над открытым лбом. «Ох, какой ты стал, сынушка!» — только подумала она. У них в семье вообще не водилось слишком щедро выражать чувства, каждый привык с полуслова понимать другого. Но сейчас и сын, словно забыв о своей застенчивости, в ответ на нежность матери молча прижал к своему плечу ее седеющую голову. Так постояли они с минутку, словно отмечая по-своему этот необычайный день рождения, а потом мать спросила:
— Может, чайку выпьешь?
— Нет, спасибо, мама. Лучше уж скорее протянуться… устал.
— Верно… Трудный был вечерок.
Мать и сын скоро затихли в своих постелях, хотя каждый чувствовал, что сон придет не сразу. Да и сейчас им обоим хотелось говорить, делиться мыслями и переживаниями необычайного собрания.
Матери снова и снова вспоминалось лицо сына, пока на собрании разговор шел о нем. Казалось, он приготовился ко всему, как путник на неведомой горной троне. Его напряженно-зоркий взгляд словно впитывал в себя все взгляды, устремленные в его сторону. С детства у сына была забавная привычка: если что-то необычайное занимало его, он прикладывал к уху руку и, как в раковину, ловил каждое слово. Сегодня мать видела большую худощавую руку уже много испытавшего взрослого человека. Матери было горько думать, что даже самая цветущая молодость иногда не в силах выстоять перед болью любви. Однако, минута за минутой наблюдая за сыном, Марья Григорьевна убеждалась, что он твердо решил не только выстоять, но и доказать, что не нуждается ни в снисхождении, ни в приукрашивании его деятельности. Когда Степан Ильич предложил «будущему члену партии» подробнее рассказать свою биографию, Петя только предельно сжато перечислил темы своих заданий по конструкторской и совсем скупо упомянул о своем участии в первой комсомольско-молодежной бригаде.
— Место твое, сынок, в первом ряду оказалось самое неудачное: за столом президиума Сковородин прямехонько напротив тебя, Петенька!.. И, значит, насылай он на тебя свои гневные взгляды, ты их молча принимай, будь они как стрелы каленые!.. Пересесть же было некуда, все места в зале заняты. Я нарочно выбрала себе место во втором ряду, — теперь зачем тебе, взрослому, сидеть со мной рядом, как бы под маминым крылом!.. Ты в самой середине первого ряда, а я во втором, ближе к краю; потом уж я и досадовала — ни шепнуть, ни мигнуть тебе в трудную минуту!.. А пока я томилась из-за таких простеньких думок, с разных сторон помощь тебе шла, труженик ты мой родной. Один за другим поднимались люди и рассказывали про тебя. Многих я только по фамилиям знала, по заметкам их в многотиражке, а теперь увидела их — ну, как не скажешь: знающие и добросовестные люди, умеют по справедливости оценить труд своего товарища!.. Недаром Степан Ильич поднялся из-за стола президиума и обратился прямо к тебе: «Вот как народ тебя «дополняет», товарищ Мельников!»
В зале громко засмеялись, а Сковородин недовольно повел плечами, дескать, «дополнять» совсем не к чему!.. Да, не на его, а на Петиной стороне правда оказалась! Приняли его в партию единогласно, только один был «воздержавшийся»— Сковородин!.. Ах, придет, придет время, когда ему стыдно будет, что воздержался, не оказал доверия своему же ученику!.. Ты, Петенька, так ему верил и так высоко ставил его! А он, тобой бесконечно уважаемый руководитель, голос свой за тебя не пожелал отдать!..
Временами мать и сын замолкали, каждый по-своему отдаваясь свежим и острым воспоминаниям незабываемого вечера, которым начался двадцать четвертый год Петиной жизни.
Петя еще долго не мог сомкнуть глаз. Строгая сдержанность, которой он всем напряжением воли сковывал себя за последние дни, сейчас сменилась неотступным нервным возбуждением. Ему чудилось, что за сегодняшний вечер он чрезвычайно много узнал о людях. Он не только слышал их голоса и следил за выражением каждого лица, но и своим обостренным вниманием как бы проникал во внутренний ход их мыслей и побуждений. Еще не зная, как пройдет голосование за его принятие в члены партии, Петя тем не менее был уверен: настоящие люди не изменяют своему слову!