Грешница
Шрифт:
— Я пытался помочь тебе расслабиться.
— Я достаточно расслабилась, спасибо.
— Ты так напряжена, что твои мышцы готовы выстрелить, словно пружина.
— А что ты хотел? Я не знаю, зачем ты здесь. Не знаю, чего ты хочешь.
— Как насчет того, чтобы снова стать друзьями?
— А это возможно?
— Почему бы и нет?
Встретившись с ним глазами, она почувствовала, что краснеет.
— Потому что между нами слишком много всего было. Слишком много… — Страсти, хотела сказать она, но передумала. И вместо этого произнесла: — Я не уверена в том, что мужчина и женщина
— Какое печальное заключение.
— Зато реалистичное. Я каждый день работаю с мужчинами. Я знаю, что они побаиваются меня, и меня это устраивает. Я хочу, чтобы они видели во мне авторитетную фигуру. Мозги в белом халате. Потому что, как только они увидят во мне женщину, на первый план сразу выйдет секс.
Он фыркнул.
— И это, конечно, все испортит.
— Да, представь себе.
— По-моему, не имеет значения, обладаешь ты авторитетом для своих коллег или нет. Мужчины, глядя на тебя, в первую очередь будут видеть привлекательную женщину. Разве что ты напялишь на голову мешок. Секс витает в воздухе. Никуда ты от него не денешься.
— Вот почему мы не можем быть просто друзьями. — Она взяла со столика пустые стаканы и направилась на кухню.
Он не последовал за ней.
Маура стояла у раковины, тупо уставившись на стаканы. Привкус водки с лаймом до сих пор стоял во рту, а запах Виктора был еще свежим воспоминанием. Да, секс витал в воздухе, соблазнял ее, рисовал образы, которые она пыталась изгнать из памяти, но тщетно. Она вспомнила ту ночь, когда они поздно вернулись домой из кино и, лишь только переступив порог, начали стаскивать друг с друга одежду. А потом предались сумасшедшей, почти брутальной любви прямо на жестком деревянном полу. Он брал ее так грубо, что она чувствовала себя последней шлюхой. И ей это нравилось.
Она схватилась за края раковины и услышала собственное затрудненное дыхание, почувствовала, как ее тело принимает собственное решение, восставая против логики, которая позволяла ей вести холостяцкое существование.
Секс всегда витает в воздухе.
Громко хлопнула входная дверь.
Она в изумлении обернулась. Поспешила в гостиную, но увидела там лишь рождественскую елку. Виктора не было. Выглянув в окно, она увидела, как он садится в свою машину, услышала рев мотора.
Она бросилась на улицу; ее туфли заскользили по обледеневшей дорожке, когда она бежала к его машине.
— Виктор!
Двигатель вдруг замолчал, и фары погасли. Он вышел из машины и повернулся к ней. Дул свирепый ветер, Маура с трудом различала темный силуэт в вихре снежинок.
— Почему ты уходишь? — воскликнула она.
— Иди в дом, Маура. Холодно.
— Но почему ты уходишь?
Даже в темноте она различила морозное облачко его дыхания, вырвавшееся в раздраженном ответе:
— Совершенно ясно, что ты не хочешь видеть меня здесь.
— Вернись. Я очень хочу, чтобы ты остался.
Она подошла к машине и встала лицом к нему. Ветер пронизывал ее тонкую блузку.
— Мы опять разругаемся. Как всегда.
Он снова попытался сесть в машину.
Она схватила его за куртку и потянула к себе. В следующее мгновение, когда Виктор обернулся, она уже знала, что последует дальше. Пусть
Ему не пришлось раскрывать объятия. Она уже была в его руках, зарываясь в его тепло, губами искала его губы. Знакомый вкус, знакомые запахи. Их тела были созданы друг для друга. Она дрожала и от холода, и от возбуждения. Он крепко обнял ее и, не прерывая поцелуев, укрывал своим телом от ветра, пока они шли к дому. Они принесли с собой много снега, который лег на пол, когда Виктор скинул с себя куртку.
Они так и не добрались до спальни.
Прямо там, в коридоре, она стала судорожно расстегивать пуговицы его рубашки, вытаскивать ее из брюк. Его кожа казалась обжигающе горячей под онемевшими от холода пальцами. Она сняла с него рубашку, наслаждаясь его теплом, страстно желая прикоснуться к нему всем своим телом. К тому моменту, как они оказались в гостиной, ее блузка и брюки были расстегнуты. Она с радостью впустила его в свое тело. В свою жизнь.
Огоньки на елке мерцали разноцветными звездами. Маура лежала на полу, чувствуя на себе тяжесть его тела. Она закрыла глаза, но все равно различала сияние пестрых огней. Их тела раскачивались в унисон, исполняя хорошо знакомый им обоим танец без неуклюжести и неуверенности, которые свойственны новоиспеченным любовникам. Она знала его прикосновения, его движения, и, когда блаженство достигло пика, она закричала, не испытывая ни малейшего смущения. Три года разлуки были сметены одним порывом страсти, и потом, когда все было кончено, она просто нежилась в его объятиях, уютных, как старое одеяло.
Когда она снова открыла глаза, Виктор смотрел на нее.
— Ты самый лучший подарок, который я когда-либо находил под елкой, — сказал он.
Она посмотрела на искрящуюся нитку мишуры, свисающую с ветки над головой.
— Такой я себя и чувствую. Раскрытый подарок.
— Ты так говоришь, будто в этом есть что-то плохое.
— Зависит от того, что будет дальше.
— А что должно произойти?
Она вздохнула.
— Не знаю.
— А чего ты хочешь?
— Я не хочу вновь испытать боль.
— Ты боишься, что я причиню тебе боль?
Она взглянула на него.
— Так бывало раньше.
— Мы причиняли друг другу боль, Маура. Так или иначе. Люди, которые любят друг друга, всегда это делают, пусть даже и неосознанно.
— У тебя был роман. А чем я тебя обидела?
— Слушай, этот разговор ни к чему не приведет.
— Я хочу знать, — сказала она. — Чем я обидела тебя?
Он перевернулся на спину и лег рядом, не касаясь ее и уставившись в потолок.
— Помнишь тот день, когда я должен был лететь в Абиджан?
— Помню, — сказала она, будто заново переживая горечь того дня.
— Признаю, это было тяжелое для тебя время, но я должен был ехать. Только я мог спасти переговоры. Я должен был находиться там.
— На следующий день после похорон моего отца? — Она посмотрела на него. — Ты был нужен мне. Мне было необходимо, чтобы ты остался дома, со мной.
— Но «Одна Земля» тоже требовала моего присутствия. Мы рисковали потерять весь груз с медикаментами. Дело не могло ждать.
— Что ж, я смирилась, разве не так?