Грешным делом

Пикин Яков

Как –то встретив Зою, я спросил её к кому из них он ходит. Она засмеялась и сказала, что есть мужики, которые таскаются за всеми женщинами, не зависимо от того, дают им повод для ухаживаний или нет. Правду сказать, Зоя в то утро выглядела необычайно эффектно. В джинсах и импортном батнике с поднятым воротником, варёной джинсовой куртке отлично причёсанная, она стояла возле берёзы, а на ослепительно белой коже её сиял в лучах утреннего солнца золотой крестик. Если бы мне так не нравилась Циля, я бы начал ухаживать за ней. "А вдруг я тоже отношусь к этому типу мужчин, что и Паша?", подумал я. Чтобы проверить эту гипотезу, я упёр тогда руку в берёзу, вытянув её перед Зоей на манер шлагбаума

не давая ей пройти. Так я типа кокетничал. Зоя это поняла. «Мальчик, а ты потом не разочаруешься?» с похожей на Цилину интонацией спросила она, проскользнув у меня под рукой. Скажу честно, меня эта похожесть немного шокировала.

Пока я стоял и думал, что это может значить, она обернулась и помахала мне рукой. Глядя ей вслед, я подумал, что Зою, пожалуй, тоже можно назвать красивой. У неё были крепкие мальчишечьи бёдра, узкая талия, стройные, хотя и не длинные ноги, рыжая копна волос и ослепительно белая нежная кожа, от которой нельзя было оторвать взгляд. Нет, она была весьма милой, хотя красота её не бросалась так в глаза, как Цилина. Зоину красоту требовалось разглядеть. Всё -таки хорошо, что этого сразу не видишь! А то бы не пойми что вышло. Интересное время молодость! На каждой готов жениться, и, главное, искренне!

Вздохнув, я пошёл к своему домику, чтобы собираться в дорогу. Пока я собирался и потом, когда я ехал домой, меня отпускала мысль: вот, если я стану банковским служащим, как хочет того моя мама, то буду успешным, обеспеченным человеком, с машиной, дачей и собственным домом. Тогда мне будет нужна жена. Обязательно красивая, как Циля. Потому что при таком богатстве жена должна быть красивой. Я поставил на место жены Зою, потом Наташу. Потом Цилю. В принципе, и Зоя, И Наташа тоже на это место подходили. Просто Циля подходила больше всех. Да, решено, Циля будет моей женой! После такого принципиального решения, которое давало моему неоформленному прежде будущему вид конкретной мечты, сдать экзамены в институт было просто делом техники.

В самом деле, сдачу экзаменов я бы назвал чудом. Возможно, меня спасла необыкновенная и, я бы сказал, идейная убеждённость в том, что экзамен я не сдам. Просто не смогу.

Поэтому, зная это, я даже не волновался. Там, где другие брали билет, водя рукой над столом и пытаясь, как экстрасенсы определить, какой билет они знают, я просто подходил с наглым видом и брал первый попавшийся. Потом я садился, клал билет перед собой и смотрел в окно, будто рассчитывая целый час любоваться пейзажем. На самом деле я ждал вдохновения. И через некоторое время, как ни странно, оно приходило.

Потом я говорил себе: «не, я не решу». И, спустя время, будто бы от скуки разворачивал билет к себе. И вдруг –о, чудо! Одного взгляда на билет мне хватило, чтобы я узнал вид неравенств, которые много раз решал дома. Конкретно в этом случае мне предлагалось извлечь корень из четырёх, а затем сложить его с целым числом и дробью в левой части. В правой части нужно было вычислить логарифм из девяти по основанию три, минус дробь да плюс ещё одно целое число. От нечего делать я начал решать. Корень из четырёх это просто два. А логарифм девяти по основанию три, та же двойка! В нашей математической школе эту задачу решил бы даже троечник Ва. Ответ – четыре.

Всё ещё не веря в такую удачу, я трижды перечитал вопросы к заданию и написал ответ. Передав его симпатичной ассистентке, я не забыл ей улыбнуться и сказать свою настоящую фамилию – «Адье», в смысле пока. Всю обратную дорогу я улыбался, вспоминая берёзки, и напевал про себя детскую песенку: «дважды два четыре…».

Проснувшись через два дня, я уже в действительно траурном настроении поехал писать сочинение. Тут никакие заклинания, что я это делаю

ради мамы или ради будущего, мне не могли помочь. Я почти на на сто процентов был уверен, что на этот раз мне не светит!

Объясню. В школе с классикой я был не в ладу. Роман «Обломов» усыпил меня на девятой странице, «Отцы и дети» на четвёртой, «Новь» Тургенева на третьей. Самой жестокой пыткой для меня оказалось читать Достоевского. У этого классика было довольно странное чувство юмора. Он наделял героев такими характерами и привычками, что смеяться ты начинал, когда ужас чтения был позади. Говорить о прочитанном после этого не хотелось. Не говоря уже о том, чтобы писать на эту тему сочинение. Да и о чём писать? О внезапных приступах безумия героев? О Раскольникове, который убил старушку топором? Нет, было что –то в отказе от желания знакомиться с творчеством этого писателя от крестного знамения путника, который укрылся под уступом скалы за миг до того, как по тому месту, где он стоял, ударила молния! В общем, я уклонялся от чтения этого классика, как мог, пропуская целые абзацы и страницы. Но всё равно, прочитав главу, чувствовал себя больным.

Как -то, раскрыв «Бесов» и прочитав девять страниц, весь оставшийся день я пролежал без движения в кровати, набираясь сил от телевизора. Прочитанное мною под давлением взрослых «Преступление и наказание" подорвало моё читательское здоровье. Убив старушку, Раскольников нечаянно задел обухом мою несовершеннолетнюю душу. Теперь я обходил книжный шкаф стороной, как интеллигент, укушенный электрической розеткой.

Лечение Одоевским и Пушкиным не дало ремиссии. Гоголь, как мне казалось, манипулирует трупами. Лермонтов… что тут говорить? Его Печорин и был настоящий демон. Чацкому было горе не от ума, а от его недостатка. Короче, дореволюционной классике я предпочитал советскую. Вот, например, роман «Молодая гвардия". Всё понятно. Юноши и девушки борются с фашизмом. Они так юны и чисты, что врагам не удаётся запятнать их, даже сбросив в грязную угольную шахту. Непрошеная ирония лезла в мои школьные сочинения, портя картину моей успеваемости. Базарова я там называл выскочкой, капитанскую дочку треской в мармеладе, Дубровский напоминал мне почему –то осатанелого налоговика…

Удивительней всего, что преподаватель литературы читала мои сочинения всему классу, интонируя в нужных местах так, чтобы класс смеялся до слёз. Возвращая мне сочинение, учительница литературы, картинно вздыхая, непременно говорила: «хорошая голова олуху досталась»! Плохо, что выставляя меня этаким зубоскалом, она не требовала от меня взыскательного отношения к литературе, думая, наверно, что меня это испортит. Пожалуй, я был единственным в классе, кто затем писал школьные сочинения, ориентируясь лишь на методичку. Там было всё правильно, а содержание романа излагалось предельно схематично. Например: «Анна Каренина –символ духовной опустошённости» или «Толстой – зеркало русской революции», «Пугачёв –отзыв на чаяния русского народа». Лаконизм, так сказать, в его обезжиренном виде. Но зато и отягчающих работу мозга компонентов тут не было…

И вот час расплаты наступил. Экзамен в институт требовал не только грамотного изложения текста, понимания фабулы, но и знание характера персонажей. Институтский преподаватель записывал на доске одну тему за другой, вызывая у меня приступы дурноты один сильней другого. «Базаров и Грушницкий», «Хлестаков и хлестаковщина», «Образ народа в «Войне и мире» Льва Толстого», «Чацкий и Фамусовская Москва»…Я уже хотел поднять руку, чтобы выйти, как институтский методист записала на доске: «Подвиг советского человека в произведении Л. И. Брежнева «Малая Земля». Слабая искра надежды блеснула в моём мозгу, осветив на миг его скудные глубины.