Grunedaal
Шрифт:
Я старался не думать о той боли, что успел причинить людям, ставшим мне добрыми знакомыми. Я сосредоточился на преодолении буреломов, на разведении костров, на тишине, в которую я так настороженно вслушивался, - все лишь бы не думать об упущенных возможностях Иссагаля. Как знать, если бы я остался в нем, после небольшой работы взялся за другую? А там постоянное жительство, а может и ученики, и когда-нибудь собственная Школа, о чем я когда-то мечтал... Я отгонял подобные мысли, но у меня это плохо получалось, и они возвращались, и теребили душу, заставляя порой забыть о холоде и страхе перед волками... "Храни меня, Мать История, от сомнения и печали!" - кричал я волкам и волки пугались, прятались за старые сосны. Я убил оленя, - его, вероятно, загнали те же волки, он был обессилен и не стоило больших усилий поймать его и свернуть ему голову. Так я нарушил обет созидания. Так я обеспечил себя едой... Дни были похожи больше на ночь, - они вязли в пурге, покрывались студеными снежными тучами, не давали солнцу согревать мои глаза. Я пек мясо на углях и запивал его растаявшим снегом. Кости я обгладывал не хуже волков и прятал их под сугробами, - чтобы хищники не стали идти по моим следам, собирая объедки. Когда метель была сильной, я строил из сосновых ветвей что-то наподобие шалаша. Его быстро обносило толстым слоем снега и внутри становилось тепло. Так я коротал дни в лесах Рассиванна. Сомнения выветрились из моей головы, а в душе поселилось неведомое мне полное спокойствие. По вечерам я вспоминал жаркие улицы Дольмерета, узкий дворик дома моих родителей, крашенные известью стены Школы Перинана, медное солнце, протяжные крики базарных купцов в дни городских ярмарок... Когда мне становилось грустно, я кидал в костер еловые шишки. Они забавно стреляли и веселили меня поднятым
Между затяжными снегопадами я вышел к сообществу Барегааль, находившемуся примерно на пол пути от Иссагаля до границ Изученного мира по направлению к конечному пункту моего путешествия. Жители Барегааля, - население одной из мелких деревушек, робко приникших к отрогам хребта, - обрадовались моему прибытию: недавно историк Школы Холле был отозван по причине неоплаты услуг, а когда нужные деньги появились, начались обильные снегопады и пришлось повременить с вызовом нового историка. Тут я был как нельзя к стати. Деревенский голова по имени Реельнем, - довольно моложавый для своего поста, с радостью предложил мне кров и питание на то время, пока не прибудет новый уполномоченный Школы Холле (у сообщества с Школой было давнее соглашение), - а это будет не меньше тридцати-сорока дней. Я поспешил, помятая о происшедшем со мною в Иссагале, уведомить его о моем кратковременном посещении. Лгать я больше не стал. Приунывший Реельнем не стал настаивать, видя, что я уклоняюсь от расспросов на сей счет. Несколько дней в деревне укрепили мои силы, да и я повеселел духом: не так уж страшен путь в Грюнедаль, как мне раньше это казалось! Я записал все события, происшедшие в деревне за время отсутствия историка Школы Холле, в деревенскую хронику. А в свободные, от работы вечера, тешил жителей историей им неведомого Дольмерета, - скорее делал это по привычке, чем сознательно. Через шесть дней я покинул приютившее и накормившее меня селение. Мой дорожный мешок трещал под тяжестью съестных запасов, ноги были крепки и шагали быстро, а в спрятанном за поясом свертке позвякивали тихо монеты - не так уж много, но все же лучше, чем ничего. Вскоре погода прояснилась, и я вышел на дорогу, ведущую к самому крупному в этих краях городу, Большому Ольну...
В Большом Ольне я купил себе новую одежду - старая одежда, которая осталась у меня еще со времен магистерства в Дольмерете, износилась до дыр. Кроме одежды, я приобрел себе крепкий дорожный посох - бесплатно мне его отдал мастер по дереву, узнав, что принадлежу к корпорации Изучающих. В Малом Ольне меня чуть было не приняли за одинокого разбойника. Торговцы, везшие вяленное мясо из сельской глубинки, окружили меня и пригрозили пустить в ход метательные копья. Я вовремя сообразил исполнить им один из литургических гимнов Школы. Убедившись, что я не разбойник, а историк, - торговцы устыдились и попрятали оружие. Торговцы испугались: если бы они убили историка, их бы привлекли к суду. Они попытались задобрить меня деньгами, чтобы я никому не рассказывал, как торговый дом Рорреров угрожал смертью одному из Изучающих. Мне было неприятно и я всего лишь попросил подвести меня какой-то отрезок пути на телеге - ноги мои к тому моменту изрядно подустали. Торговцы дома Рорреров заметно обрадовались такому повороту дела и согласились. Как мне было забавно наблюдать, как они с изумлением слушали историю дома Рорреров из моих уст, разве что местами я изрядно приукрасил действительность, не мог удержаться. Предводитель каравана даже пообещал мне всякое содействие дома Рорреров, где бы я не встретил их, - но я мало в это верил. Трое суток я ехал в телеге, укрывшись медвежьей шкурой, сонно слушая, как торговцы поют бесконечные песни о жизни, как скрипят на снегу широкие полозья... "Вот, - думал я, - и не снилось тебе, Йорвен, лежать под медвежьей шкурой и ехать на восток от Малого Ольна..." Скрип убаюкивал меня, я засыпал и мне снился странный город Грюнедаль с высокими белыми стенами.
В начале весны я пришел к сообществу Хохерен, - самому крайнему к Неизученному миру в этой области света. В Хохерене, - а по устройству она была своеобразной республикой, - меня приняли настороженно, но сдержанно. Как я узнал, власти Хохерена в прошлом году из-за конфликтов со Школой Гаесседи выслали уполномоченного этой Школы и прервали заключенное ранее соглашение. Причиной столь натянутых отношений послужило несогласие Совета Сюзеренитета (так называлось местное правительство) с интерпретациями, установленными Школой Гасседи применительно к истории сообщества. Как я понял позже, уполномоченный Школы допустил одну из этических ошибок, столь распространенных в пограничных районах. В таких местах нужно стараться находить временный компромисс между традицией исторического изучения и местной традицией неписьменных преданий. Историк Школы Гаесседи допустил такую ошибку (он счел древность создания сообщества достаточно необоснованной). А затем, когда отношения между мирской и сакральной властями начали портиться, он не признал своей оплошности. Власти Хохерена, совсем не разбирающиеся в тонкостях исторического ремесла, решили, что этот историк подослан с целью разрушить независимость сообщества и подчинить его одному из Центральных сообществ. В ответ на высылку неквалифицированного историка, Школа Гаесседи объявила Хохерен "зоной отчуждения", а его население - Вневременными. Я мог только удивляться такой горячности одной из древнейших Школ! Но, вероятно, причины столь несдержанного поведения нужно было искать не просто в конкретном недоразумении, а в том кризисном периоде, который переживала Школа Гаесседи не первый год. Я и раньше слышал о частой смене Наставников, - порой их было два за год, - в этой Школе. Очевидно, дела зашли настолько далеко, что уже страдает сама миссионерская деятельность... Власти Хохерена, узнав, что я не принадлежу к Школе Гаесседи, предложили мне быть главным историком сообщества, - знатные и просвещенные люди Хохерена уже успели соскучиться по литургике и публичному чтению анналов. Предвидя большие осложнения моего отказа (после такого скандала со Школой Гаесседи!), я сбежал из сообщества первой же ночью, воспользовавшись успокоенностью хохеренцев...
Уже утром, спрятавшись за холмами, я наблюдал как по степи маячил конный разъезд, - вероятно, Совет Сюзеренитета послал стражников найти беглого историка. "Они, наверное, теперь считают меня посланцем Школы Гаесседи или вообще самозванцем, - со смехом думал я, лежа на молодой траве, еще не успевшей выгореть, - То-то твориться сейчас в Хохерене! Долго прийдется доказывать Школе Гаесседи, что никаких лазутчиков ни она, ни Центральные сообщества в Хохерен не подсылали! .." Я смеялся, наблюдая, как всадники поворачивают назад. Смехом я заглушал поднявшуюся горечь: "А ведь мог бы стать главным историком целого сообщества, - мечта хоть и поменьше основания своей Школы, но все же..." Степные птицы отвлекли меня от опасных мыслей и я спустился с холма, отряхивая одежду. Мой дорожный мешок опять был пуст, а впереди меня привычно ничего хорошего не ждало. Но я был весел. Я не любил мелочных дрязг, высокомерия старых Школ и подозрительности мирских властей. "Поделом этим спорщикам, - думал я, - уж теперь-то они пожалеют о том, что изгнали историка Школы Гаесседи!.." Долго еще я вспоминал, как правители Хохерена, - тучные зрелые мужчины, разодетые в шелка и красное золото, - с напыщенно-важным видом предлагают мне место главного историка, - оборванному худому человеку с заросшим лицом и отстраненным взглядом. Надо полагать, это было любопытное зрелище...
После того, как я ушел из края холмов Хохерена, вниз по течению мелкой речушки, мне повстречались выжженные огнем поля. Слушая, как под ногами хрустят черные горелые стебли растений, я ощущал растерянность и чувствовал смутную угрозу там, где пролегал мой дальнейший путь. Чувство настороженности не подвело меня, - я повстречал заставу. Несколько мужчин, с длинными пиками и арбалетами, высматривали что-то вдалеке рассеянным взглядом. Когда я приблизился к этим людям (судя по их одежде, они состояли в страже одного из здешних сообществ), я не чувствовал страха - был уверен, как и всякий историк, в безопасности в пределах Изученного мира. Стражники, заприметив меня, обеспокоились, зашумели, и вот три человека подошли ко мне, и потребовали разъяснений. Слово "историк" совершенно не подействовало на их слух, - они словно бы еще больше раздражились. После долгих препирательств, начавшихся между нами (я хотел пройти через заставу, стражники отказывали мне в таком праве), все разрешил бородатый человек по имени Хурнен. Он был начальником заставы и служащим сообщества Кальберет, которое, однако находилось совсем в другой стороне от этого безлюдного места. Хурнен с важностью разъяснил мне причину столь странного присутствия кальберетцев: в соседней стране (она называлась по его словам Занем, - я о такой стране, признаться, никогда не слышал) уже пятый месяц свирепствует страшная болезнь, от которой мрут как люди, так и животные. Кальберет не граничит напрямую с Занемом, но власти сообщества опасаются, как бы болезнь не проникла с случайными путниками или перелетными птицами. Поэтому по всему периметру занемских границ выставлены заставы. Им предписано убивать всякого, будь кто попытается проникнуть из Занема. Путников, идущих в Занем, нужно не пускать, а в подозрительных случаях - задерживать. На мой вопрос, что же происходит в Занеме, среди его жителей, старший стражник сильно удивился. "А зачем нам знать, что у них там твориться?
– недоуменно сказал он, нахмурив брови, - Пусть себе вымирают все - нам не жалко..." Подчиненные Хурнена от таких слов залились неприятным смехом. Но им не понравилась моя обеспокоенность по поводу несчастного Занема, и они потребовали от Хурнена задержать меня и доставить командирам. Ожидая неприятного для меня поворота событий, я решил быстрее ретироваться. Но стражники уже держали меня за руки, а один начал развязывать мой дорожный мешок, совершенно не реагируя на мои заверения, что в мешке ничего для стражников полезного не найдется. Тогда я попросил у Хурнена (он казался мне наиболее уравновешенным среди несдержанных солдат) исполнить любую историю по его усмотрению. Хурнен заинтересовался и предложил мне рассказать что-нибудь про Центральные сообщества (он называл их почему-то Заллибаром). Хватка на моих руках ослабла, а дорожный мешок был оставлен в покое. Я, переволновавшись, не мог ничего путного придумать, как рассказать им историю города Дольмерета. Поначалу язык мой путался, я часто сбивался или невпопад выстраивал композицию, - все это встречалось оглушительным хохотом солдат. Но постепенно раскрасневшиеся кальберетцы утихли и как зачарованные внимали моим рассказам, - про Дольмерет они слышали впервые, и все рассказываемое мной воспринимали как чудесную сказку... От рассказа к рассказу (горло мое уже саднило, а желудок требовательно просил какой-нибудь еды) сердца слушателей смягчались. При наступлении вечера Хурнен прервал мой рассказ об истории дольмеретской стражи (это больше всего понравилось заслушавшимся солдатам). Он пожалел меня и предложил переночевать в заставе. Будь я чуточку крепче и не таким голодным, я бы скорее ушел из этого места - кальберетцы были людьми вспыльчивыми и непостоянными, кто знает... Но в таком состоянии, да еще не зная безопасной дороги в обход зараженной страны... Я согласился.
На следующее утро Хурнен выдал мне кусок сушенного мяса и немного хлеба на дорогу. Он задумчиво поглядел на меня и сказал: "Слышал я когда-то от деда моего, что в твоем Заллибаре есть какие-то люди, что умеют воскрешать словами давно умершее и воодушевлять человеческое сердце. Я не знаю, зовутся ли они "историками", как ты говоришь, или по-другому, но ты схож на такого человека..." Он спросил меня, куда я держу путь. Название "Грюнедаль" ничего ему не говорило, а о странах Букнерек и Сууар он знал только понаслышке. Хурнен уважительно посмотрел на меня и объяснил мне как обойти зараженный Занем стороной: "Учти, добрый человек, не все на заставах, такие как моя... есть разные люди. Ты ничего плохого не делаешь и тебе не нужно идти в проклятый землей Занем (при этих словах он сплюнул на землю), но лучше тебе не попадаться нашим заставам. Вряд ли они удовлетворятся твоим дивным ремеслом, да и не хватит у тебя голоса ублажать всех служивых... Вот тебе добрый совет и ступай себе стороной." Кальберетцы пожелали мне удачи и поспешил в сторону, указанную мне начальником заставы. Не успело подняться солнце, как застава осталась у меня далеко позади. "Эти люди, - подумал я, - могли задержать меня и доставить в Кальберет, но они так не сделали, хотя они не знают ничего об исторической науке и, похоже, никогда не видели человека моего сана. Значит, это уже край Изученного мира и отсюда начинаются дикие земли, не знающие закона и Истории..." Мысль эта мне не понравилась (я еще помнил грубую хватку стражников и то чувство ошеломления, которое охватило меня, когда стражники проигнорировали слово "историк" - вещь, неслыханная для Изученного мира). Но, с другой стороны, близок был заветный дикий мир, в глубине которой находился странный город Грюнедаль - место моим поисков и моих надежд...
Памятуя совет Хурнена, я старался обходить стороной все встречавшиеся мне заставы кальберетцев, - их я насчитал больше сорока. Мне приходилось днем прятаться в кустарниках, а ночью ужом ползти по еще сырой земле. Я боялся застудить внутренности, но все, слава Истории, обошлось. Я настолько удалился от моего первоначального маршрута, что вышел совсем не в том месте, где рассчитывал. Тогда в сердцах я тоже помянул несчастную страну Занем, - хотя она ни в чем не была виновата. Жестокость стражников Кальберета отталкивает, но она необходима, - если бы не это, кто знает, сколько бы сообществ и городов постигла судьба Занема?.. Историки предпочитают в таких случаях не говорить слово "судьба" - имя темного божества неграмотного простонародья. Они говорят "историческая закономерность", а в случае властей Кальберета - "изменение исторического потока", "направление движения Истории в новое русло". "Но по сути это одно и то же", - решил я, тем самым совершив нарушение еще одного обета - обета чистоты Изучения, который предписывает не использовать для интерпретаций и созидания неисторических методов и понятий. Но я остался равнодушным к собственному кощунству. Я давно уже не был историком, принятым в Изученном мире...
К началу лета я вышел в совершенно незнакомое для меня место. Перед моим взором расстилалась невиданная пустыня. Ослепительной белезны дюны, горящее солнце в зените, дрожащая дымка в воздухе парализовали меня. Мои планы достижения странного города Грюнедаль пришлось пересмотреть: я не знал как преодолеть неожиданную пустыню, не имея запасов воды. Мысль о возвращении, что овладела за несколько секунд моим разумом, - я отбросил как нерациональную. Снова возвращаться к границам Занема и заставам кальберетцев? Возможно, страшная болезнь уже перекинулась через границы и теперь пожинает обильную человеческую жатву - мне не улыбалась умереть в чужой стране после мучительной агонии... Ждать торгового каравана, чтобы присоединиться к нему и так преодолеть пустыню? Эта мысль несостоятельна: на пути от Хохерена я ни разу не встретил торгового каравана или даже отдельного торговца. Причину столь непонятного явления (все просторы Изученного мира буквально бороздили сотни таких караванов) я нашел очень быстро: большая отдаленность от торговых центров и полная неизвестность, которая не способствует, как известно, успешной торговле. Значит, скорее всего, я не дождусь гипотетического каравана, идущего через в пустыню. "Что же мне делать?" - спросил я у песков, пышущих зноем. Мне оставалось только идти вперед, отбросил мысли о вероятной гибели - смерти от жажды и палящего солнца. Будучи в раздумьях, я неожиданно вспомнил: в "Южных хрониках" упоминалась некая пустыня, лежащая к юго-востоку от Хохерена. Великий Перинан не осмелился преодолевать пустыню, разумно решив, что на ее просторах вряд ли обитает какое-либо человеческое племя. Здесь нет поселений и сообществ людей, а значит, здесь нет Истории. Это место природного хаоса - первичного Нечто, не упорядоченного, не преобразованного историческим потоком. Теперь это место Хаоса я буду покорять, надеясь увидеть, может, давно несуществующий город Грюнедаль...
Я невесело рассмеялся и направился в пустыню. Ноги мои обжигали пески. В них они вязли, поднимая маленькие облака раскаленной пыли. С непривычки я несколько раз упал. Затем, сплевывая песок, набравшийся мне в рот, я приноровился идти по этой неверной почве. Солнце пекло мне на голову и я не находил взглядом ничего такого, чтобы оно нарушало белесое однообразие. Вскоре я понял, что идти лучше ночью, а не днем, - и прохладнее, и солнце не слепит. Так и я стал делать: днем зарывался в песок, который в глубине был чуть влажным и прохладным. Как только неумолимое солнце начинало клониться к горизонту, я выбирался из своей "норы", отряхивался как собака, вычищал от песка уши, рот, глаза, и шел дальше. Сначала я не верил, что ночами мне удастся преодолевать большие пространства - темнота пугала меня и вселяла в мою душу стойкое недоверие к этому краю. Но все обошлось: ночи здесь были безоблачными, ярко светила луна и по всему небу искрились многочисленные звезды. Все пространство из белесого превращалось в посеребренное, тихо мерцающее от выпавшей росы и матовое ближе к рассвету. Мои ноги приучились ходить по песку и теперь я при быстрой ходьбе почти не поднимал пыли. В пути по пустыне я много размышлял об мире, меня окружающем. Сама безлюдность, безжизненность (иногда мне казалось, что я единственное живое существо на всем свете, но я от этого перестал пугаться и ежиться), тишина пустыни наводили меня больше на философскую созерцательность, чем на создание жестко-логических конструкций. Эмоциональность и чувственность выветрилась вместе с потом, - она была выжжена солнцем и горячим песком, выдута пыльными ветрами. Я стал чем-то похожим странным растениям, то там, то здесь встречавшимся мне на пути, спутанным сухим веткам, образующим неопрятные шары, что гнал ветер и они забавно подпрыгивали, перед тем как исчезнуть за следующим барханом. Так же гнал меня ветер исканий, как эти невесомые шары...