Химера воспитания
Шрифт:
И это – тоже закон.
Объективный.
То есть, не допускающий исключений.
И – согласно именно такому закону – самоотверженная вплоть до самоотрешенности и самопожертвования мама обожаемого ею своего дитяти превращает его не только в жестокого тирана по отношению к ней самой, но и – в покорного раба – его прихотей и капризов.
Сформированный таким образом «тиранораб» не только не в состоянии побороть
От овладевающих им капризов и прихотей.
То, что происходит при этом с сам'oй – с'aмой самоотверженной – мамой, есть процесс превращения ее не только в рабыню своего ребенка, но и в тирана.
По отношению к себе самой.
Возьмете ли Вы на себя смелость утверждать, что тирания над самой собой лучше, чище и благороднее, чем тирания над другим человеком?
Это – вряд ли.
Не правда ли?
Правда.
В Ваших глазах это читается.
Безо всяких сопутствующих слов.
Человек не перестает быть человеком не только от того, что он – Другой, но и от того, что он – не-Другой.
И издевательство над собой не менее отвратительно и омерзительно, чем издевательство над Другим.
Материнская любовь прекрасна.
По определению.
Ей посвящались и посвящаются отнюдь не верхушечные (ведь верхушки бывают даже у чахлых кустарников), а вершинные (как у Гималайских гор) творения человеческого гения.
Например, Мадонна Литта Леонардо да Винчи.
Или же – Сикстинская Мадонна Рафаэля Санти.
И все же…
Материнской любви, как, быть может, никакой другой, свойственен дефектный эффект, известный под условным названием материнская слепота.
Ослепленная своей безграничной любовью к своему ребенку, мать зачастую оказывается не в состоянии увидеть тени тех зловещих процессов, что происходят в его психике.
В его характере.
В его поведении.
В том числе – если не сказать: «в первую очередь», – «благодаря» ее материнской самоотверженности и самоотрешенности.
Граничащим с жертвенностью.
Крутясь-вертясь, как белка в колесе, в системе координат: работа – дом; дом – работа, – самоотверженная до самоотрешенности мать помещает в центр своего кручения-вращения своего ребенка.
Тем самым она невольно способствует формированию у него не просто представления, а глубокой убежденности в том, что именно он – Центр Вселенной.
В том, что Весь Мир Вокруг Нас ему – априорно любимому и обожаемому – изначально и бесконечно должен.
Должен вращаться вокруг него, любимого и обожаемого.
Должен ублажать все его прихоти и капризы.
Должен служить ему в качестве средства удовлетворения всех его желаний.
Сколь бы причудливыми и вычурными они ни были.
В такой ситуации конфликт между Всем Миром и человеком, убежденным в том, что Весь Мир ему – слуга и прислуга – становится неизбежным.
Со всеми сопутствующими такому конфликту катаклизмическими последствиями: Весь Мир не желает быть чьим бы то ни было слугой и прислугой; желающий же, чтобы этот Мир предстал перед ним именно в таком качестве, не желает мириться с возмутительным своеволием Мира.
Мирным путем этот конфликт неразрешим.
Значит, что?
Значит – война.
Миров.
Мира Вокруг нас, и – Мира человека, глубоко убежденного в том, что этот Весь Мир должен быть слугой, прислугой, если угодно – рабом не просто отдельно взятого человека, а вполне конкретного человека, то бишь, его самог'o – с'aмого достойного всяческих благ.
Всхоленного и взлелеянного.
Горячо любящей и обожествляющей его родительницей.
Всю свою жизнь посвятившей именно ему.
И всю свою жизнь видевшей, «как свет в окошке», весь смысл своей жизни в исключительно в том, чтобы сделать все, что только можно, и даже то, что невозможно, для благополучия, радости и счастья своего ребенка.
Иными словами: хотела – как лучше.
Получилось же…
Вспомним давно сказанное по поводу того, куда выстлана дорога благими намерениями.
Туда, куда никто из нас не спешит.
Нет такого Некто, кто спешил бы Туда.
Откуда никто не возвращался.
Но попасть Куда каждому страшно.
Даже в тот момент, когда пробьет его – Некто – последний, скорбный час.
Пожалуй, именно в этот час – особенно.
Не с бухты-барахты же весьма неоднозначно вспоминаемый и воспринимаемый ныне Виссарион Григорьевич Белинский подметил: «Умереть сегодня – страшно, а вот когда-нибудь – ничего» (см. его «Ничто о ничем»).
Под знаменитыми на весь мир пражскими часами на Cтароместской площади когда-то было начертано, а вскоре после того – убрано ввиду крайней пессимистичности начертанного: «Omnes vulnerant, ultima necat» – «Каждый час ранит, последний – убивает».
Время убивает нежизнеспособное.
Исчерпавшее все внутренние ресурсы дальнейшего своего развития.
Это касается – в ряду всего прочего – и Воспитания, и всех известных и перечисленных здесь его альтернатив.
Однако прелесть Времени не только и не столько в том, что оно убивает отжившее свой век, но и в том, что оно порождает.