Хинд
Шрифт:
… Вот высокая красная гора. Мимо горы плывёт облако. ХIинд смотрит на него и из-за белого, похожего на пух окраса и фактуры, облако представляется ей пушистым бараном. Необыкновенно сильно хочется потянуть маму за рукав платья, и спросить, указывая пальцем вперёд:
– А где у него ножки?
ХIинд так и собирается сделать, она уже тянет вверх лицо, но останавливается – мама в газовом розовом шарфе мечтательно смотрит вдаль, говоря на незнакомом языке:
– Ночевала тучка золотая
На груди утёса-великана..
Маленькому ребёнку скучно слушать непонятные слова, но стихотворение очень короткое –
– Что это?
Но пальцем не показывает, вспоминая мамины наставления – «никогда не показывай пальцем. Это неприлично и некультурно.» Наверное, из-за этого отсутствия конкретики, мама понимает её вопрос по-своему, следит за взглядом дочери, блуждающим вверх и вниз, и, понимающе улыбнувшись, приседает на корточки, а затем, подобрав горсть земли протягивает ХIинд, говоря:
– А это.. Это, дочка, твоя Родина.
До ХIинд не доходит смысл слова Родина, поэтому, закрыв глаза, она представляет себе апельсин – он такой же круглый, как ком земли в маминой ладони, и такой сказочно-заманчивый, недоступный, что кажется – весь мир отдашь, лишь бы попробывать это чудо, так красиво изображённое в детской книжке с рисунками.
.. Хорошо то, чего у нас нет. Через некоторое время – может через несколько лет, а может через пару месяцев – в детстве временные промежутки ощущаются слабее, даже не слабее – по-другому. Это по-другому верно описал Вадим Шефнер в «Чаепитие на жёлтой веранде» - лучше него никто не сможет.. Через некоторое время перед ХIинд стоит целая ваза, наполненная апельсинами – ешь-не хочу, но как раз уже и не хочется – и она тянет руку к привычному винограду, кажещемуся синим в свете разноцветных ламп.
Теперь на горизонте ежедневно видимого ею неба нету гор – как нет и горизонта – его заслоняют огромные шестнадцатиэтажные дома, оставляя от голубого пространства небольшой кусочек, который и из окна не разглядишь. Зато из окна просматриваются окна домов напротив – и так интересно гадать по теням на занавесках, чем занимаются другие люди. Жаль лишь, что гадание выходит только вечером – когда в квартирах горит электрический свет. А вечером ХIинд почти никогда не бывает дома – отец берёт её с собой в рестораны, где над нею смеются его друзья, засовывая в руки горькие шоколадки.
В ресторане интересно, но однообразно – люди с приклеенными выражениями лиц, смеющиеся и танцующие, громко говорящие женщины, одетые странно по-детски – по крайней мере ХIинд никогда не видела маму в платье с открытой спиной, да ещё и без платка. ХIинд смотрит на свои голые плечи и коленки, заворачивает голову назад – да, у неё голые лопатки, и накрученные на щипцах волосы, но она ведь маленькая. Она спрашивает об этом у отца – тот хохочет, спрашивает у его друзей – они веселяться тоже, непонятно подмигивая друг другу.
В ресторане много еды – фрукты, овощи, мясо – что хочешь – и всё вкусное. В отдельных тарелках лежат салаты – нарезанные кусочки всякой всячины или горкой возвышается красная, реже чёрная масса с непонятным названием икра. Название непонятно от того, что ХIинд ясно помнит, как отец пришёл домой
– Ну подумаешь – прострелили икру! Главное – не голову.
Первую часть предложения ХIинд не поняла, но спросить у родителей не решилась – слишком грустно выглядели обое. Да и не до этого было, когда каждый день приносил что-то новое – куклу барби, у которой ноги сгибались в коленях, а руки в локтях, каучук с разноцветными лентами внутри, большеэкранный розовый томагочи, смешно пиликающий, когда живущая в нём игрушка просилась в туалет.
– И понял тогда, что стою я над бездной, когда я тебя потерял.. – пел со сцены певец, а в папином бокале плескалась удивительно шипучая жидкость, от которой – если улучить момент и быстренько отпить глоточек, пока никто не видит – кружилась голова и заплетался язык.
– Устала, милая. И что отец делает.. – бормотала мать, укладывая её спать, а настенные часы маятником били четыре утра.
Они постоянно переезжали с места на место, отчего российские города калейдоскопом катились перед глазами ХIинд, не цепляя сердце. Первый класс, второй, четвёртый – промелькнули по разным школам будто сон – она не помнила ни одноклассников, ни учителей. А время шло.
Зимним чудесным днём – незадолго до нового года, отец принёс диковиную игрушку по имени «Ферби» - и она полностью захватила ХIинд – игрушка сама говорила, ходила, танцавала. Ни у кого в классе больше не было такой, и чтобы игрушке было с кем общаться, отец принёс ещё одну – и с той поры ХIинд больше всего на свете любила поставить их друг против друга, включить, и подперев голову руками, наблюдать их верещание. В упоении чудом техники конца двадцатого века прошло несколько недель.
Очнулась она в очередном ресторане, и, оглядевшись, испуганно зажалась в угол – её окружали частью устало-спешашие, частью спешаше-траурные лица, а женщины были полностью одеты и курили молча, настолько похожие друг на друга заторможенностью движений, что она не сразу узнала среди них свою мать. Мать в синем платье стояла, прислонившись к стене, судорожно сжимая руку младшего сына. Заур же корчил недовольные мины и рвался к мужчинам.
Весь вечер говорили длинные, скучные речи от которых тянуло в сон. От надрыва ресторанных песен щемило сердце. Далеко заполночь, утыкаясь носом в подушку, ХIинд, прежде чем крепко заснуть, успела подумать, что как-то не так, неправильно, было что-то, но что именно – не смогла ухватить.
А на следующий день она, держась за карман маминого кашемирового пальто и чувствуя в своей ладони ладонь Заура с отвращением смотрела на подъезжающий к остановке автобус, никак не понимая, почему нельзя позвонить по мобильному телефону, чтобы подъехал на светло-серой машине под ласковым названием «гелик» дядя Слава, которому они, по словам мамы, зря платили деньги за плохое качесто извоза.
Автобус долго тряс их, а за окном мелькала снежная каша. Наконец, они вылезли, перешли через дорогу и попали в необычный садик – садик, в котором было мало деревьев, но были чёрные клумбы, поставленные некоторые горизонтально, а некоторые вертикально, а некоторые крест накрест.