Холодная кровь

Богатова Властелина

Найтар прошел к окну. Шумел дружинный двор, и избы полнились народом — его ждут уж, верно. Князь втянул в себя воздух жадно. И любит всем сердцем Анарада, да только справедливость точит изнутри, покоя не дает, и не даст никогда, если на свет не прольется. И никто не знает об этой тайне запретной, кроме него — Найтара. Не знает даже Домина… Князь закрыл глаза, потянув вновь в себя воздух свежий дождевой, пропитанный запахом сырой рыхлой земли. Осень туманная выдалась, и листопад запоздалый, что в месяц Грудень редко бывает, знать, морозы будут суровые — продержаться бы. Суровое испытание для многих — закрома в нынешний год не битком забиты, эту зиму протянут еще, а следующая? И страшно становилось, что будет дальше, какая жизнь пойдет, коли снедает ее недоля проклятая, недругом насланная?

Найтар,

вглядывался в густоту сумрака уж потемневшего небоската, и голос Воруты просачивался, будто сквозь толщу, крепчая, и теперь звучал так густо и глубоко, будто сейчас перед ним стоял. Взгляд его острый и цепкий Анараду передался, да и все черты брата: та же челюсть крепкая, нос прямой, скулы острые — от того сложно было доказать перед главами вече, что не имеет он право на княжий стол. Не имеет.

Но если Найтар посеет в том зерно сомнения, то им придется задуматься, и не просто задуматься, но и не допустить Анарада к столу — но только разве сможет он пятнать его честь? Он же его воспитал, вырос мальчишка на его глаза. Хоть наполовину, да все же княжич он, и течет в нем кровь рода их. Найтар помнил тот вечер, когда видел Воруту в последний раз — тогда от него такая хмурость исходила, что и приблизиться невозможно было, воздух вокруг него сгустился, как в грозу небо, пугал своей разящей силой. Найтар знал, что брат с ворожскими служителями замышлял что-то, но не вмешивался, да Ворута и не рассказывал никогда — он в последнее время был замкнут и неразговорчив, а иной раз такая отрешенность разливалась в его взоре, что чужим казался совершенно, будто не здесь был, а где-то далеко от Найтара, в недосягаемости. Не доверял ли ему, или какая иная причина была не открываться брату — Найтар так и не смог понять, но один раз Ворута пропал на несколько дней, уехал со свей дружиной небольшой. А приехал один — едва живой — и рассказал потом, что тати на него напали, разбили людей, лошадей увели, одному уцелеть удалось — Велес, видно, уберег его. А вечером Найтар застал брата сидящим в одиночестве посередине горницы, пальцы в волосах зарытые, на лице тень, и черты лица так исказились, что почти и не узнал его. И вообще в последнее время он изменился сильно — не только нелюдимым стал и мрачным, что туча грозовая, но и извелся сильно: щеки впали, и плечи как будто опали, хотя молод был еще и силен — Анараду всего лишь шестая зима подошла тогда.

— Они нас не оставят, — сказал тогда он. — Заберут, — прогудел его голос, эхом отдаваясь от стен, сотрясая воздух. Вдруг воспрянул с лавки, по столу с силой кулаком шарахнув: — Заберут, твари!

Найтар, видя его помутнение и отчаяние, попытался вытянуть, о чем он говорит, помощь предложить, но тот лишь глянул на него по-волчьи с яростью, даже с долей какой-то ненависти, что самую душу разили, и вылетел из горницы, что молния — не догнать.

А на следующий день горел Роудук.

Найтар качнулся, выныривая из задумчивости. Много людей тогда погибло, и жена Воруты — Даруна под руинами погребена была, чудом уцелел Анарад. А после пропал брат, исчез. И вот уже пятнадцать зим прошло с того времени. Найтар тосковал сильно, все искал его, прочесывал леса, у волхвов выведывал да колдунов — никто дороги к нему не показал, но одно твердили они, что на земле еще душа князя Роудука живет, только вот где — знать бы.

А потом тяжба на него навалилась, нужно было городище восстанавливать, и все как-то вертелось, пока князь понял, что прокляты они. И седина уже в волосах, и сердце мягким становится, и тоска разъедает душу — горело все внутри, пеплом просыпаясь от неведенья: знать, что брат жив, но где он — неизвестно. Может, помощь ему нужна, и ждет только часа — эта мысль изъедала Найтара. Но больше всего теперь заботила судьба родного сына и того, кто в скором времени появится на свет.

Ко всему всколыхнулось вече после того, как понесла Русна, подрядились стол княжий передавать наследнику. И как решить все по справедливости и совести, ведь не скажешь в лицо Анараду, что не имеет он права на него, что нужно бы разобраться во всем, да только возненавидит. И уж тогда точно не ужиться им вместе, да и много тех, кто предан Воруте по сей день, долг ему храня, ведь клялись они в верности когда-то. И Дияр, и Зар — сын воеводы погибшего, Воруте он был другом верным, и много еще тех, кто за княжичем пойдет и головы сложит за жизнь его. Порой Найтара сомнение брало, что и впрямь родила его Даруна, но кровь, которую взял Найтар от Анарада и волхву отдал, ответ дала — не убрать никуда теперь, алым пятном перед глазами — не княгиня его родила.

Раздался хохот мужской за окном, вспомнил Найтар об Агне, мысль, посетившая еще днем, все больше крепла в нем — выдать ее за племянника.

Послышался шорох за спиной, Найтар, оторвав взгляд недвижимый от темноты ночной, развернулся.

— Княже, уж зазвались тебя к столу, — Горута — помощник верный, согнул в сухую спину в поклоне.

Князь поспешил из хоромины своей.

— Горута, приведи мне гостью нашу — Агну Карутаевну, скажи, князь желает видеть за столом своим.

Разойдясь с ним, Найтар вышел под ночное небо, направляясь через двор, влажный воздух ласково оглаживал лицо и руки, даже как-то легче стало от дум тяжелых.

Изба дружинная была широкой — весь детинец вместиться может, духота стояла густая и запах браги, медовухи, снеди пахучей душистой. Лица мужей раскрасневшиеся лоснящиеся от пота и размеренности блестели от горящих факелов. Спокойно, ясное дело войти не дали, в разговоры веселые затянув с порога. Найтар кресло свое занял, хорошее кресло, удобное любил он его — опустился в мягкие меховые шкуры волчьи что было устлано оно. Сразу челядинки молодые засуетились — полилась брага. Ожил, столы что здесь по стенам сдвинуты были — всем места хватило. Князь взглядом скользнул по собравшимся не выискал племянника своего, хотя Вротислав был тут. Видать обиделся.

Едва князь почал первую чару медовухи, выпив за мощь и силу княжества, как пришла и Русна, заняв место рядом с Найтаром. Немного бледная, но не оставила ныне мужа в одиночестве. Найтар горячо поцеловал ее в щеку, прохладную с улицы, но та глянула на него бегло — сердится, что чужачку оставил под своей кровлей, уж она успела ему о том сказать, недовольство выплеснуть, но Найтар не злился — в ее положение обычное дело яриться попусту, а девица хорошо, что попалась сыновьям. Очень хорошо. Теперь как бы ее удержать в стане, хотелось бы с отцом ее потолковать, хоть видеться с ним Найтару не желалось даже спустя много лет — тлеет где-то в глубине затаенная неприязнь, что закостенела в душе на долгие годы. Влюблен он был в мать ее, крепко влюблен, с ума сходил по ней — княжне Велице. И хотелось узнать поскорее о ней: в здравии ли, как живет в стенах Збрутича, счастлива ли?

Душно становилось, да мед хмельной все горячил кровь, тело размягчая. Агна что- то не спешила к пиршеству — неужели князю откажет? Даже досада кольнула, но тут же отступила, когда все же в натопленном срубе появилась она в сопровождении челядинки Мелицы. Найтар знак ей подал к нему подойти. Оглядел ее невольно: по скромному одета она в платье домотканое, волосы туго в косу заплетены, как и утром, но зачем ей излишнее украшения? Одни глаза — как сизые дали — прохладные и глубокие — лучше всяких побрякушек драгоценных. Немного растерянной казалась, но тут же окреп ее взгляд, прошла она к столу.

— Позвал, стало быть, ее, — взялась Русна за ложку резную деревянную, пытаясь скрыть досаду всплеснувшуюся.

— Садись, — велел Агне, указывая на место по левую руку от себя. — Волеб, подвинься, пусти за стол нашу гостью.

Воевода враз отозвался, тесня молодых сыновей и гридней, которые поворачивали головы, чтобы взглянуть на вошедшую девицу, и сразу оживилась изба, когда стали замечать, кто еще вошел под кров. Смех да шутки посыпались со всех концов, забили даже в глубине избы в било да заиграли свирели, кто-то в ладоши захлопал

— и понеслась песня с другого конца — голоса мужские затянули, женщины да девицы молодые, плечами поводя, вышли плясать, каблучками по полу стуча, горяча еще сильнее кровь мужам. И не сразу в этой шумной кутерьме заговорить удалось.

— Смотрю, не пришлось тебе по нраву в Роудуке? — спросил князь, а Русна вытянулась вся, комкая платок, вышитый на столе, полосуя Агну ревнивым взглядом. — Ты ешь, посмотрел какая худенькая, косточки на руках выпирают, а то отец твой скажет — морили голодом тебя здесь, нехорошо.