Хозяйка чужого дома
Шрифт:
Память и ощущение реальности стали возвращаться к ней только под утро, как всегда – медленно и постепенно. Та старая боль, которая жила внутри ее уже давно и не имела никакого отношения к разрыву с Костей, тоже начала неумолимо просыпаться. Еще не успев открыть глаза, Елена вдруг затрепетала, задрожала мелко, тонкие длинные пальцы вцепились в простыню, сжали ее в комок, над веками, словно облака, понеслись какие-то тени… И то слово, которое она старалась произносить как можно реже, то лживое и притягательное слово, которое хотели и боялись произнести ее губы, опять возникло в ее мыслях, и перед ним все остальные слова отступили на второй план. «Люблю!» Он, тот самый призрачный Он, фантом из прошлого и
– Нет! – с отчаянием прошептала Елена, задыхаясь, и за мгновение до того, как открыть глаза, наконец успела ухватить Его, вцепиться, прижаться, раствориться, слиться, сойти с ума от безумной радости – все-таки получилось…
Он поцеловал ее теплыми губами в лоб и тихо засмеялся:
– Да!
– Что? – удивилась Елена, открывая глаза, и увидела перед собой Игоря. – Зачем?
– Ты сказала «нет». А зачем – я не знаю… Тебе снился сон?
– Кажется. Что-то такое… – ответила она, ожидая того прилива разочарования, с которого начиналось каждое ее утро, но, как ни странно, сейчас она его не почувствовала. – Так это был ты…
Она опять обняла его, вздохнув судорожно и горячо, как вздыхают дети, после долгих слез наконец найдя утешение. Гриша был больше не нужен.
– Мне хорошо с тобой, – вдруг сказала она. – Ты очень славный…
Это были совсем не те слова, которые жили в ней. Слова прозвучали банально, но – за неимением лучшего – она все-таки произнесла их…
– И ты очень милая девочка, – смеясь, ответил он, тоже, видимо, ощущая, что слова бессильны выразить истинные чувства.
– А дождь? – Она села на постели, выглянула в окно.
Серо-голубое, хмурое, словно не выспавшееся небо по-прежнему сочилось дождем.
– Моросит, – беззаботно ответил Игорь. – Не уходи от меня…
– Что?…
– Ты слишком далеко… Ближе. Вот так…
– О господи, мне кажется, мы похожи на каких-то кроликов.
– Кролики тоже очень милые зверушки…
Через полчаса Игорь ушел. Елена не гнала его, он ушел сам, сославшись на какие-то дела. Хотя она провела бы с ним целое утро, наслаждаясь тем покоем и легкостью, которые ощущала рядом с ним. Она даже немного обиделась на него.
Быстро одевшись, он в последний раз поцеловал ее, но на пороге вдруг замер и, обернувшись, спросил очень серьезным голосом:
– Мне остановиться?
Он произнес это таким голосом, что Елена поняла: он не просит разрешения остаться у нее сейчас, нет, он уже уходит, а спрашивает совсем о другом – стоит ли ему продолжать возникшие в эту ночь отношения, не желает ли она вернуться к прежним, ограничившись соседскими рамками. Он спросил ее о том, не хочет ли она считать прошедшую ночь лишь мимолетным, ни к чему не обязывающим эпизодом.
– Нет, – ответила она.
Федор Максимович Терещенко после нескольких бесед с психоаналитиком окончательно убедился, что причиной его депрессии было отсутствие любви, то бишь страсти, passion. Того самого чувства, которое выбрасывает в кровь адреналин, эндорфин и еще черт знает что, позволяющее человеку ощущать себя счастливым. Терещенко, как человек совестливый и рефлексирующий, к тому же старающийся жить только головой, до поры до времени пытался отрицать эту самую passion, теперь же ему был нужен кто-то, кто подтвердил бы право Терещенко любить и ставить любовь выше морали и прочей ерунды. Лева Бармин заявил, что у Федора Михайловича будут серьезные проблемы со здоровьем, психическим и физическим (ибо все взаимосвязано), если он не расслабится и не позволит себе хотя бы ненадолго выключить свой рационализм. Кстати, Бармин не сказал своему преуспевающему в финансовом плане пациенту,
Собственно, Бармин и не был нужен Терещенко. Рано или поздно он сам бы догадался, что является причиной его хандры, но одобрение профессионала очень облегчило жизнь Федора Максимовича, который теперь твердо уверился в том, что романтическое приключение способно излечить его. Настоящее романтическое приключение, а не то, что легко можно купить за деньги.
– Не важно, чем все это закончится, – сказал Бармин Федору Максимовичу. – Ваша история может завершиться весьма драматическим аккордом. И даже лучше, если именно драматическим. Чем больше и сильнее переживания, тем полноценнее жизнь. Вы бросите, вас бросят – не важно. Важно, что вы встряхнетесь. Но не перегните палку – слишком серьезно ко всему нельзя относиться.
И Терещенко с упоением бросился в омут страсти. Слава богу, его сердце, кажется, было еще живо – сердце устремилось к Елене. К молодой художнице, талантливой и своенравной, которая, судя по всему, жила тоже сердцем. Если бы она откликнулась на чувства Терещенко, то не из-за денег, не из-за того, что преуспевающий бизнесмен будет выполнять ее прихоти. Да, он, конечно, был для нее и меценатом, и спонсором, и главным покупателем ее картин, но Терещенко неплохо разбирался в людях – если бы он был не по душе Елене, она бы вообще не стала с ним связываться.
Елена была замужем. Правда, она весьма недвусмысленно заявила, что личная жизнь у нее далека от идеала. Но даже если бы Терещенко знал, что у нее десять ревнивых мужей, не желающих ни с кем делиться своей добычей, он бы все равно не отступился. Завоевывать любовь, страдать и мучиться было тоже прекрасно!
И еще эта картина, которую она нарисовала лично для него. Эта странная, чудесная картина, сутью которой было нечто такое, загадочное… После долгих раздумий и бесед с Барминым Терещенко окончательно убедился, что изображен на ней Купидон, бог любви. Совпадение почти мистическое – именно для любви открылся теперь почтенный, уже немолодой трудоголик, живший раньше только для долга и не находивший особой радости в тех возможностях, которые предоставляли человеку деньги и связи. Смешно, глупо, несолидно. Но зато как хорошо теперь ему стало!
Дальше Терещенко рассуждал так – если из-под кисти… вернее, из-под карандаша Елены вышел такой образ, то она сама – не влюбилась ли? Не заключается ли в появлении Купидона и ее отношение к Терещенко? Может, пока она еще и не подозревает, какая passion в скором времени разовьется у них с Федором Максимовичем, но интуитивно – творческая же личность! – предчувствуя нечто подобное, нарисовала бога любви…
Тогда, в ресторане на Тверской, они выпили французского вина и, слегка захмелев, танцевали на веранде под тягучую томную музыку. Вспоминая эти мгновения, Федор Максимович бледнел и даже немного задыхался – его ладони до сих пор хранили тепло ее тела, он ощущал ее запах… Это не были духи, уверил он себя, так пахла она сама – карамелью и полевыми цветами. Так благоухали ее шея, и ключицы, и тонкие запястья… Нежнейший аромат… Она была и ребенок, и женщина, в ней заключалась тысяча противоречий, и, слитые воедино, именно они создавали этот удивительный аромат. Простая и одновременно сложная, капризная и непритязательная, высокомерная и пугливая, нежная и колючая – перечислять все ее свойства можно было бесконечно. Второй такой в мире не существовало.