Хозяйственная этика мировых религий: Опыты сравнительной социологии религии. Конфуцианство и даосизм
Шрифт:
На протяжении добрых двух тысяч лет господствующим слоем в Китае являлись книжники. Их господство прерывалось и часто сопровождалось острой борьбой, из которой они всегда выходили еще более могущественными. Только к ним император обращался со словами «мои господа», [279] впервые зафиксированными хрониками в 1496 году. Неоценимое значение для развития китайской культуры имело то, что этот ведущий интеллектуальный слой никогда не носил клерикального характера, как в христианстве или исламе, а также у еврейских раввинов, индийских брахманов, древнеегипетских жрецов, египетских или индийских писцов. Хотя он и возник из обучения ритуалам, тем не менее это было образование для знатных мирян. «Книжники» феодальной эпохи, официально именовавшиеся тогда бо ши («живые библиотеки»), были прежде всего знатоками ритуала. В отличие от Индии, они не происходили ни из родов благородных жрецов (как рода риши в «Ригведе»), ни из гильдий колдунов (как, вероятно, брахманы «Атхарваведы»), а в основном являлись отпрысками феодальных семей. Чаще всего это были младшие сыновья, получившие книжное образование, по крайней мере освоившие грамоту; их социальное положение основывалось на этом знании грамоты и литературы. Уже в феодальную эпоху книжники не были закрытым наследственным сословием, в отличие от брахманов: несмотря на сложность китайской системы письменности, овладеть грамотой мог и плебей, на которого также распространялся престиж книжной учености. Ведическое образование с глубокой исторической древности основывалось на передаче знаний из уст в уста и отвергало письменную фиксацию традиции, что характерно для всякого искусства профессиональных магов. В отличие от него, в Китае письменность в виде ритуальных книг, календаря и хроник восходит к доисторическим временам. [280] Уже в ранней традиции древние письмена считались магическими объектами, [281] а знавшие грамоту — носителями магической харизмы. Такое отношение к ним сохранялось и позже. Но их престиж был связан не с харизмой обладателя колдовской магической силы, а с самим знанием письма и литературы и, вероятно, изначально с астрологическими знаниями. Они не должны были, подобно магам, с помощью колдовства помогать частным лицам, например — лечить больных. Для этого существовали специальные профессии. Как и повсюду, действенность магии подразумевалась сама собой. Но когда затрагивались интересы сообщества, на духов воздействовали его представители: император как высший понтифик и князья — от имени политического сообщества, а главы родов и отцы — от имени семей. С древнейших времен влияние на судьбу сообщества, прежде всего на урожай, осуществлялось рациональным образом — посредством регулирования воды. Поэтому правильный «порядок» управления изначально являлся основным способом влияния на мир духов. Наряду с письмом как средством познания традиции, для понимания небесной воли было необходимо знать календарь и астрономию, прежде
279
«Юй цзуань тун цзянь ган му», с. 417.
280
Это оспаривает такой признанный авторитет, как фон Ростхорн: Rosthorn A. von. The Burning of the Books // Journal of the Peking Oriental Society. Vol. IV. Peking, 1898. P. 1 ff. Он верит в устную передачу священных текстов вплоть до эпохи Хань, т. е. до того времени, когда она действительно господствовала в древней Индии. Неспециалисту здесь трудно судить, поэтому позволю себе лишь высказать следующее: по крайней мере, хроники не могут основываться на устной традиции — как показывают расчеты солнечных затмений, они восходят ко II тысячелетию. А если мнение выдающегося знатока распространить на то, что выходит за рамки ритуальной литературы (особенно записанной в поэтической форме), то с ним так же плохо согласуется очень многое из того, что известно об архивах правителей, значении письма и письменном характере сношений между книжниками (что обычно считается достоверным). Конечно, последнее слово здесь могут сказать только специалисты-синологи, и критика со стороны неспециалиста была бы самонадеянностью. Почти повсюду принцип строго устной традиции распространялся лишь на харизматическое откровение и его харизматическое комментирование, но не на поэзию и дидактику. Очень древний возраст письменности проявляется не только в ее образной форме, но и в ее порядке: вертикальные колонки, разделенные линиями, указывают на их происхождение из соединенных пазами бамбуковых пластин. Древнейшие «контракты» являлись соединенными пазами бамбуковыми дощечками или веревкой с узлами: изготовление каждого контракта и всех актов в двух экземплярах, видимо, обоснованно считается пережитком этого (Конради).
281
Это объясняет довольно раннюю с точки зрения истории развития стереотипизацию письменности, сохраняющуюся еще и сегодня.
282
Дни, подходящие и не подходящие для общественных дел (лат.). — Примеч. перев.
283
Шаванн переводит в «Ши цзи» тайшилин как «великий астролог» вместо обычного «придворный хронист»: Сhavannes `E. Le Trait'e sur les sacrifices Fong et Chan de Se-ma Ts’ien, traduit en francais // Journal of the Peking Oriental Society. III. l. 1890. P. IV. Позже, уже в новейшее время, некоторые представители книжной образованности были резкими противниками астрологии.
284
Tschepe Р. А. Hist, du R. de Han // Var. Sind. 31. Schanghai. 1910. P. 48.
Постоянная ориентация на проблемы «правильного» государственного управления обусловила значительный политико-практический рационализм интеллектуального слоя феодальной эпохи. В отличие от строгого традиционализма позднейшего времени, в хрониках книжники иногда предстают смелыми новаторами. [285] Они безмерно гордились своей образованностью [286] и почитались правителями [287] — по крайней мере, если судить по хроникам. Отныне уникальность слоя книжников заключалась в тесной связи с патримониальными правителями, которым они служили. Такая связь существовала изначально, хотя происхождение книжников скрыто от нас в темном прошлом. Видимо, они являлись китайскими авгурами, положение которых определялось понтификальным, цезарепапистским характером императорской власти. Об этом говорит характер литературы, состоявшей из официальных хроник, магически действенных военных и жертвенных песнопений, календаря, ритуальных и церемониальных книг. Знания книжников придавали государству характер церковного ведомства. В своей литературе они разработали понятие «должности», прежде всего — этос «служебного долга» и «общественного блага». [288] Если верить хроникам, книжники с самого начала были противниками феодализма и выступали за организацию государства в виде ведомственных учреждений. Это вполне понятно, поскольку с точки зрения их интересов управлять должен был лишь тот, кто лично квалифицировал себя посредством книжного образования. [289] С другой стороны, они могли позволить себе предлагать правителям единоличное военное правление (а также производство оружия и строительство крепостей) в качестве способа стать «господином своих земель». [290]
285
В IV веке до н. э. сторонники феодального порядка, прежде всего — заинтересованные в его сохранении княжеские роды, выступили против запланированной бюрократизации в государстве Цинь, поскольку «древние улучшали народ посредством воспитания, а не изменениями в управлении» (что вполне созвучно позднейшим теориям конфуцианской ортодоксии). На что новый министр-книжник Шан Ян заметил совсем не по-конфуциански: «Обычный человек живет согласно традиции, но ее создают высшие духи; обряды не дают никаких указаний для внеобыденного; высший закон — благо народа», и правитель согласился с ним: Tschepe Р. А. Hist, du R. de Tsin. R 118. Вполне вероятно, что в ходе составления и чистки хроник конфуцианская ортодоксия очень сильно затушевывала эти черты в пользу традиционализма, признанного впоследствии правильным. С другой стороны, не стоит принимать за чистую монету сообщения о поразительном почитании древних книжников.
286
Хотя наследный принц государства Вэй сошел с колесницы и многократно приветствовал придворного книжника-выскочку, он не получил ответного приветствия. На вопрос: «Кто может гордиться — богатые или бедные?», тот ответил: «Бедные», объяснив это тем, что в любой момент может найти себе применение при другом дворе. Л другой книжник пришел в ярость из-за того, что при назначении на пост министра ему предпочли брата правителя. (Tschepe P. A. Hist, du R. de Han. P. 43).
287
Правитель государства Вэй стоя слушал доклад придворного книжника, ученика Конфуция (там же).
288
См.: Tschepe P. A. Hist, du R. de Tsin. P. 77.
289
Наследуемость министерских должностей рассматривалась книжниками как порочная с точки зрения ритуала (там же). Когда правитель государства Чжао поручил своему министру найти подходящую землю в качестве лена для многих заслуженных книжников, тот, несмотря на троекратное напоминание, трижды отвечал, что пока не нашел достойной их. Лишь после этого правитель понял его и сделал их чиновниками: Tschepe Р. А. Hist, du R. de Han. P. 54—55.
290
См. место, где об этом спрашивает правитель царства У: Tschepe Р. А. Hist, du R. de U. // Var. Sinol. 10. Schanghai, 1891.
Прочная связь со службой правителю, возникшая во время борьбы с феодальными силами, отличает сословие китайских книжников как от древнеэллинского, так и от древнеиндийского светского образования (кшатриев) и сближает его с брахманами. От последних книжники все же сильно отличаются, с одной стороны, ритуальным подчинением цезарепапистскому понтифику, а с другой — отсутствием кастового деления. Изменился характер отношения к самой должности. В эпоху феодальных государств различные дворы конкурировали за услуги книжников, а те пытались приобрести власть и собственность, [291] где это было выгоднее всего. Возникло целое сословие бродячих «софистов» (цэши), напоминающее странствующих рыцарей и ученых западного Средневековья. Также встречались книжники, принципиально не занимавшие должностей. Это свободно перемещавшееся сословие книжников являлось носителем конкурирующих философских школ, как в Индии, античной Элладе или у монахов и ученых Средневековья. Тем не менее само книжное сословие считало себя единым носителем общей сословной чести, [292] единственным носителем единой китайской культуры. В целом именно служба правителю в качестве нормального или по крайней мере желательного источника дохода и сферы деятельности отличала это сословие от философов античности и даже от мирского образования в Индии (основные цели которого не были связаны с занятием должностей). И Конфуций, и Лао-Цзы были чиновниками, пока не стали свободными учителями и писателями, и эта связь с государственной («церковно-государственной») должностью оставалась основополагающей для духовности этого слоя. Подобная ориентация становилась все более важной и единственной. В едином государстве исчезла конкуренция правителей за книжников. Наоборот, теперь книжники и их ученики конкурировали за имеющиеся должности, что не могло не привести к возникновению единой ортодоксальной доктрины, соответствовавшей данной ситуации. Ею и стало конфуцианство. Поэтому вместе с распространением кормлений в китайском государстве исчезло существовавшее ранее свободное духовное движение среди книжников. Этот процесс получил ускоренное развитие уже в то время, когда появились хроники и большинство систематических сочинений книжников и когда были «вновь обнаружены» уничтоженные Шихуан-ди священные книги, [293] которые отныне — отредактированные, отретушированные и откомментированные книжниками — получили канонический статус.
291
Об этой цели книжников в хрониках сообщается как о само собой разумеющемся.
292
Когда наложница правителя высмеяла книжника, все остальные книжники бастовали до тех пор, пока она не была казнена: (Tschepe Р. А. Hist, du R. de Han. P. 128).
293
Это событие напоминает «обнаружение» священного закона у евреев при Иосин. Живший в то время великий хронист Сыма Цянь не упоминает его.
Из хроник ясно следует, что все это происходило одновременно с замирением империи или, скорее, стало его следствием. Война повсюду была делом молодых — принцип «sexagenarios de ponte» [294] был военным лозунгом, направленным против «сената». Но книжники были «стариками» или представляли их. В качестве парадигматического в хрониках предстает публичное покаяние правителя Му-гуна из государства Цинь: он послушал «молодых» (воинов), а не «старых», которые хотя и немощны, зато обладают опытом. [295] Это действительно было определяющим моментом при повороте к пацифизму и — тем самым — к традиционализму: место харизмы занимает традиция.
294
«Шестидесятилетних — с моста!» (лат.). — Примеч. перев.
295
Tschepe P. A. (S. J.). Hist, du R. de Tsin // Var. Sinol. 27. R 53.
В древнейших частях классических сочинений, редактором которых считается умерший в 478 году до н. э. Кун-цзы, т. е. Конфуций, еще можно распознать харизматических царей-воинов. В песнях о героях из книги гимнов «Ши цзин» воспеваются сражающиеся на колесницах цари — как в эллинских и индийских эпосах. Однако они уже не являются провозвестниками индивидуального и вообще человеческого героизма, подобно гомеровским и германским эпосам. Ко времени возникновения существующей редакции «Ши цзин» царское войско не имело ничего общего с дружинной или гомеровской приключенческой романтикой, а носило характер бюрократизированной армии с дисциплиной и прежде всего с «офицерами». С точки зрения духа важно то, что в «Ши цзин» цари побеждают не из-за большего героизма, а из-за своей моральной правоты перед духом небес и превосходства харизматических добродетелей, тогда как враги — это безбожные преступники, которые согрешили против блага своих подданных и древних обычаев и тем самым разрушили свою харизму. И победа дает гораздо больше поводов для морализаторских рассуждений, нежели для радости героев. В отличие от священных текстов почти всех иных этик, здесь сразу бросается в глаза отсутствие каких-либо «неприличных» выражений и непристойных образов. Очевидно, что имела место абсолютно систематическая чистка, которую, видимо, можно считать специфической заслугой Конфуция. Прагматическое исправление официальной историографией и книжниками древних преданий в хрониках явно выходило за рамки священнической парадигматики, реализованной в «Ветхом Завете», например — в «Книге судей». Хроника, авторство которой прямо приписывается самому Конфуцию, содержит самые сухие и детальные перечисления военных походов и наказаний мятежников, сравнимые в этом отношении с ассирийскими клинописными протоколами. Если Конфуций действительно говорил, что по этому труду будет легко понять его сущность, тогда следует согласиться с китайскими и европейскими учеными, которые понимают это так: лучше всего его характеризует именно это систематическое прагматическое исправление в угоду «пристойности», воплощением которой оно должно было стать (для современников, поскольку для нас его прагматический смысл чаще всего непонятен). [296] Правители и министры классической литературы действуют и говорят как парадигматические правители, этическое поведение которых вознаграждается небом. Чиновничество и его заслуженное продвижение по службе является в ней предметом восхваления. Еще наследуются в качестве ленов княжества и отчасти должности на местах, но классики — по крайней мере в отношении последних — уже выражают скепсис, считая эту систему временной, причем теоретически это касалось также наследственного характера самой императорской власти. Легендарные идеальные императоры (Яо, Шунь) назначили своими преемниками не собственных сыновей, а министров (Шунь, Юй), ориентируясь исключительно на подтвержденную личную харизму высших придворных чиновников; лишь третий (Юй) назначил не первого министра (И), а своего сына (Ци).
296
В нем замалчиваются отдельные факты (например, нападение государства У на государство Лу, в котором жил сам Конфуций). С учетом неполноты всерьез ставится вопрос о том, не следует ли считать произведением Конфуция скорее огромный морализаторский комментарий к этим хроникам.
Бесполезно искать в большинстве классических сочинений действительно героический настрой — в отличие от подлинных древних документов и памятников. Дошедшее до нас убеждение Конфуция заключалось в том, что осторожность есть лучшая часть храбрости, а неуместный риск не подобает мудрецу. Глубокое замирение страны, особенно со времени монгольского владычества, значительно усилило это настроение. Империя отныне стала царством мира. Согласно Мэн-цзы, внутри ее границ вообще не могло быть «справедливых» войн, поскольку она считалась единым целым. В сравнении с ее размерами, армия стала просто крошечной. После выделения обучения книжников из рыцарского образования, императорами — наряду с литературными государственными экзаменами — также были сохранены спортивные и литературные состязания за дипломы военных. [297] Их получение уже давно не было связано с действительной военной карьерой, [298] но это никак не влияло на такое же презрительное отношение к военному сословию, как в Англии в течение двух веков; книжно образованный человек не был ровней офицерам. [299]
297
Императрица-регентша еще в 1900 году очень немилостиво ответила на предложение одного из цензоров отменить их. См. в «Peking Gazette» рескрипты о «правильной армии» (от 10 января 1899 года), об «инспекции» во время японской войны (от 21 декабря 1894 года), о значении гвардии (от l и ю ноября 1898 года или более раннего времени, например, от 23 мая 1878 года).
298
Об этом см.: Zi 'E. (S. J.). Pratique des Examens Militaires en Chine // Vari'et'es Sinologiques 9. Состязались в стрельбе из лука и определенных гимнастических умениях. Ранее требовалось подготовить диссертацию, а с 1807 года — записать отрывок в 100 знаков из трактата по военной теории «У цзин», якобы дошедшего со времен династии Чжоу. Очень многие офицеры не получали никакого ранга, а маньчжуры вообще были освобождены от этого.
299
В императорском рескрипте («Peking Gazette» от 17 сентября 1894 года) упоминается жалоба на одного даотай (префекта), переведенного за военные заслуги на гражданскую службу: хотя в упомянутом случае его поведение было признано безукоризненным, тем не менее своим поведением он демонстрировал «грубые солдатские манеры», «и мы должны спросить себя, обладает ли он культурными манерами, необходимыми человеку его ранга и положения». Поэтому было рекомендовано перевести его обратно на военную службу.
Исключить из «военного» образования древнейшую стрельбу из лука и другие древнейшие виды спорта было почти невозможно из-за их связи с ритуалом, восходившим еще к «мужским домам». На это ссылалась и императрица, когда отвергла планы реформ.
В эпоху единой монархии сословие мандаринов, из которого рекрутировались все классы китайских гражданских чиновников, превратилось в слой дипломированных кандидатов на должности, должностная квалификация и ранг которых определялись числом выдержанных экзаменов. Экзамены разделялись на три основные ступени, [300] но из-за наличия промежуточных, повторных и предварительных экзаменов, а также многочисленных особых предпосылок их число увеличивались в разы: только для получения первого ранга существовало 10 видов экзаменов. «Сколько экзаменов ты выдержал?» — спрашивали чужака, ранг которого был неизвестен. Таким образом, несмотря на культ предков, социальный ранг определялся не тем, скольких предков имел человек, скорее, наоборот: от его должностного ранга зависело, имел ли он право на храм предков (или лишь на доску предков, как у неграмотных) и скольких предков мог в нем упомянуть. [301] Даже ранг городского бога в пантеоне зависел от ранга мандарина этого города.
300
Французские авторы часто передают шэн юань, сюцай как «бакалавр», цзюйжэнь — как «лиценциат», а цзиньши как «доктор». Лишь лучшие из получивших низший ранг имели право на стипендию. Бакалавры со стипендией назывались линьшэн (получатели кормлений со складов), отобранные директором и посланные в Пекин — багун, допущенные в образовательное учреждение — югун, а купившие ранг бакалавра — цзюаньшэн.
301
Именно харизматические качества потомка подтверждали харизматические качества его рода, т. е. предков. Шихуан-ди отменил этот обычай, поскольку сын не должен был судить отца, но почти каждый основатель новой династии присваивал ранги своим предкам.
Во времена Конфуция (VI—V века до н. э.) еще не было возможности возвыситься благодаря чиновническим должностям и тем более системы экзаменов. В феодальных государствах властью, как правило, обладали «великие семьи». Лишь при династии Хань, основатель которой сам был выскочкой, утвердился принцип назначения на должности в зависимости от деловых качеств. И лишь при династии Тан (690 год н. э.) был установлен порядок прохождения экзаменов для высших рангов. Можно считать вполне вероятным, что — за отдельными исключениями — первоначально книжное образование фактически и юридически оставалось такой же монополией «великих семей», как и ведическое образование в Индии. Пережитки этого сохранились до сих пор. Род императора освобождался не от всех экзаменов, а от экзамена на первый ранг. Поручители кандидатов до последнего времени должны были также подтверждать их происхождение из «хороших семей» (что в Новое время означало просто исключение потомков варваров, палачей, музыкантов, домашних слуг, носильщиков и т. д.). Наряду с этим существовал институт «кандидатов в мандарины»: при определении максимального числа экзаменуемых от провинций потомки мандаринов получали привилегированный статус. В экзаменационных списках использовалась официальная формула «из семьи мандаринов и из народа». Сыновья заслуженных чиновников в качестве почетного титула носили низший ранг; все это были пережитки древних порядков.
Система экзаменов, действительно введенная с конца VII века, стала для патримониального правителя средством не допустить образования сплоченного сословия с монопольным правом на должностные кормления вроде ленников и министериалов. Ее первые следы обнаруживаются примерно во времена Конфуция (и Хуань-гуна) в государстве Цинь, поглотившем впоследствии все остальные: тогда отбор осуществлялся в основном по военным способностям. При этом уже в «Ли цзи» и «Чжоу ли» [302] совершенно рационалистически выдвигались требования к начальникам округов периодически проверять мораль низших чиновников, кандидатуры которых впоследствии предлагались императору. В едином государстве Хань принципы отбора стали определяться пацифизмом. Власть сословия книжников сильно укрепилась после того, как им удалось победить популярного «узурпатора» Ван Мана, возвести и утвердить на троне законного претендента Гуаньу-ди. В разгоревшейся впоследствии острой борьбе за кормления, о которой мы скажем позже, оно сословно консолидировалось.
302
Заметим, что это довольно верный симптом его более позднего происхождения.
Императоры династии Тан, до сих прославляемые в качестве творцов величия и культуры Китая, впервые регламентировали положение книжников и создали образовательные коллегиумы для них (VII век). Они же основали так называемую академию Ханьлинь, первоначально занимавшуюся редактированием хроник с целью выявления прецедентных случаев, которые позволяли ли бы контролировать поведение императора. Окончательные статуты были приняты уже после монгольских завоеваний — национальной династией Мин в XIV веке. [303] В каждой деревне должны были открыться школы на каждые 25 семей. Но поскольку они не получали субвенций, это осталось на бумаге; вернее, мы уже видели, какие силы взяли школу под свой контроль. Лучших учеников чиновники отправляли в коллегиумы, по большей части уже пришедшие в упадок, а отчасти — вновь основанные. В 1382 году для этих «студентов» были выделены кормления в виде рисовых рент, а в 1393 году — определено их число. С 1370 года лишь сдавшие экзамены могли становиться кандидатами на должности. Немедленно началась борьба между регионами, особенно между севером и югом. Юг уже тогда поставлял более образованных кандидатов, поскольку они жили в более обширном мире; однако север был военным оплотом империи. Поэтому император вмешался и наказал (!) экзаменаторов, которые определили в качестве «primus» [304] южанина. Возникли отдельные списки для севера и юга. Затем вспыхнула борьба за патронаж над должностями. Уже в 1387 году были утверждены особые экзамены для сыновей офицеров. Однако офицеры и чиновники шли еще дальше и требовали для себя права назначать преемников (т. е. выступали за рефеодализацию). В 1393 году эта уступка им была сделана, но лишь в такой форме: назначенцы имели преимущество при приеме в коллегиумы; также для них должны были резервироваться кормления: в 1465 году — для трех сыновей, в 1482 году — для одного. В случаях финансовой нужды во время войн в XV веке допускалась продажа мест в коллегиумах (1453) и должностей (1454); в 1942 году она была отменена, а в 1529 — введена вновь. Ведомства также враждовали друг с другом из-за того, что ведомство обрядов проводило экзамены (с 736 года), а ведомство должностей осуществляло назначения. Не редкостью были случаи, когда последнее бойкотировало экзаменованных, чем вызывало ответный бойкот экзаменов со стороны первого. Формально самым могущественным человеком в Китае был министр по делам обрядов, а фактически — министр должностей (майордом). Должности стали получать купцы, поскольку считалось (конечно, совершенно напрасно), что они будут менее «жадными». [305] Маньчжуры покровительствовали древним традициям и тем самым — книжникам; насколько это было возможно, они придерживались «чистоты» при замещении должностей. Тем не менее существовали три возможности: 1) императорская милость для сыновей из «княжеских» семей (экзаменационные привилегии); 2) упрощенный экзамен для низших чиновников под патронажем высших (официально каждые 3—6 лет), что неизбежно выдвигало первых даже на высшие позиции; 3) действительно чистая квалификация посредством экзаменов как единственно законный путь.
303
Об этом см. все еще пригодную работу: Biot 'E. Essai sur l’histoire de l’instruction publique en Chine et de la corporation des Lettr'es. Paris, 1847.
304
Первый (лат.). — Примеч. перев.
305
См. жалобы на это у Ma Дуаньлиня: Biot 'E. Р. 481.