Хроника лишних веков
Шрифт:
Там, на берегу Рубикона, уже отпечатав на мокром песке у воды следы титана, Юлий Цезарь изрек: "Alea jacta est" - "Жребий брошен"... Я никогда раньше не задумывался, что же такое было брошено! "Alea" - простая игральная кость!
– Но ведь и Сенат мог бросить кость, в свою очередь?
– предположил я.
– Сенат опоздал, - твердо сказал Демарат, будто присутствовал на том заседании.
– В этом весь секрет удачи. И если угодно, военного мастерства. Улучить нужный момент, чтобы бросить кость удачно. У нас в гимнасии против восточного окна висела табличка с
"Собачьим" назывался неудачный бросок - такой, что хуже некуда.
– Чутью вас тоже учили?
– спросил я с намеком, а как же иначе.
– Чутье - главный талант игрока, - был прямой ответ.
– А кто учителя?
– Мисты бога Арея...
Тень легла на лицо Демарата, и я догадался, что достиг тех оккультных границ языческих тайн войны, переступать которые профанам запрещено. Демарат, сын Антиноя, был магом войны, посвященным в боевые мистерии эллинского бога сражений Арея и был мастером военной школы Этолийского Щита... и наемным полководцем несчетного числа варварских королей. Он умел вовремя бросать боевую игральную кость.
Демарат бережно опустил кости на дно шкатулки и закрыл ее.
– Посуди сам, Николаос, - проговорил он с неподвижной усмешкой, как будто сковавшей все его лицо.
– Повстречались мы с тем же Пелеем... Положение безвыходное, как ни ломай голову: я знаю все его уловки, он знает все мои. Мы будет сражаться неделю кряду без всякого живого интереса и ясного результата. Нам перестанут платить. Единственный способ удивить друг друга - сделать игру втемную. Ты бросил...
– От пронзительного взгляда гипостратега у меня морозец по спине пробежал, - ...а боги чуть-чуть замешкались... Им ничего не останется, как только исполнить тот же приказ.
Вспышка! Вместо Демарата - темное пятно в глазах... и посреди пустого ковра - тяжеленькая серебристая шкатулка... была... теперь - вся расплавленная...
Эта воображаемая картина ясно и навсегда отпечаталась в моей памяти. Я ее себе слишком четко представил.
Демарат же остался в бытии, и я прозрел: он не сгораем... этот сейф, полный древних тайн.
– Они не тронут тебя, - пророческим гласом изрек я.
– Ты - свой.
Демарат то ли с печалью, то ли с облегчением уронил голову вперед - и поразил меня ровненькой плешью в нимбе седин... как будто показал мне еще одно, потайное, пустое лицо - истинно бесстрастный лик мага.
– Не ты привел варваров в сферы богов, - возвестил я не ему, а тем, кто смотрел на него через объективы моих глаз.
Демарат кивнул и поднял взгляд на меня. Лицо, человеческое его лицо, мутно окрасилось, и он словно помолодел. Лоб прям, нос тонок и свиреп, щеки и губы без мякоти и изъяна. Плёночка мрамора под плёночкой воска. Безжалостно красив был в молодости.
– Вот досада, - сказал он и вздохнул, и посмотрел с усталой любовью на Нису...
...и она приняла его взгляд, как объятия... всколыхнулась, пленительно выставив плечо и откинув назад голову. Он только что вернулся к ней издалека, прямиком со дна Аида. А она, не зная, где был ее хозяин и любовник еще пару мгновений назад, она легко догадалась: далеко, очень далеко.
Привычным падением гипостратег повалился набок, и Ниса успела подхватить его голову и устроить у себя на ногах.
– Я испробовал все на своей шкуре, - сказал он оттуда весело и безразлично.
– Я знаю, что чувствуешь, когда раскаленное железо проникает в твое собственное мясо... когда стрела пробивает грудную клетку... Согласись, очень любопытно узнать, как тебе, когда сгораешь весь в мгновение ока.
– Еще приятней сыграть в кости с самим Зевсом Вседержителем, - намекнул я.
– Ты прав... хотя порой скука одолевает быстрее.
– Демарат поднялся, и вновь на несколько мгновением мы остались только вдвоем в неземном, кромешном пространстве.
– Но я помогу тебе найти того, кого ты ищешь.
– Ищу не я, - поспешил я отбояриться: мол, и я не я и лошадь - не моя.
– Разницы нет, - сказал, отрезал Демарат.
– Раз у тебя нет выбора... Я постараюсь помочь и, может быть, в тот день...
– Он подмигнул мне и указал на шкатулку.
– Не знаю, как тебя благодарить...
– развел я руками.
И мы, рассмеявшись, свалились с темных высот на землю.
– Ни слова больше, - приказал гипостратег.
– Только поэзия, женщины и вино.
– Одно - последнее, - уперся я.
– Как у висельника...
– Как у распятого христианина?
– уточнил гипостратег.
В великомученики я не годился - да и не к месту было.
– Чем все же не угодила вам Империя, которую вы с таким старанием возводили латинскими руками?
– поспешил я.
Демарат поморщился сначала.
– Пытались построить храм справедливости... Платонову республику без тирана...
– вздохнул он.
– А стала получаться, как в еврейских преданиях, Вавилонская башня.
– Уж поверь мне, Демарат, этот фокус будет повторяться с завидным постоянством, - честно разочаровал я его.
Но он уже и не думал грустить.
– Значит, поэзия, женщины и вино, - с тем большей утвердительностью изрек он.
Трижды заходили крепкие, загорелые ноги, и крепкие, загорелые руки ставили на ковер бокастые кувшины.
Демарат грустно и протяжно читал Анакреонта, Алфея и кого-то еще, кого я в гимназии не проходил. Я тоже подхватил было на память Анакреонта, но потом перескочил на русский, на Тютчева и, кажется, все стихи подряд кончал одним и тем же:
"Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила".
Видно, запало в душу. Ниса танцевала нам, изображая Айседору Дункан. Ни дать, ни взять - декадентская вечеринка эпохи падения Римско-Российской Империи... и мне снилось сладостное, а потом довольно муторное и, наконец, тошнотворное качание на волнах, в которых не отражалось ничего...
Толчок теплого, жидкого хаоса подбросил меня вверх. Забытый огонек был слаб, почти сер, я кинулся кружить в сумраке, потеряв направление к выходу и, не совладав с собой, выплеснул на ковер залп кислятины.