Хроники Обетованного. Осиновая корона
Шрифт:
Я сказала: конечно, нет. Я мечтала, чтобы мама скорее отпустила меня наверх. В трапезном зале было тепло и уютно из-за очага, но охотничьи трофеи на стенах и доспехи сегодня почему-то пугали меня. Никогда не замечала, как зловеще отблески огня дрожат на шлемах и нагрудниках лордов-предков... Даже в наших знамёнах с осиновыми прутьями, по-моему, есть что-то угрожающее.
Может, я схожу с ума?..
"Это профессор Белми так утомил тебя?
– мама укоризненно посмотрела на профессора, и тот замотал головой. Испугался,
– Нет? Тогда ты всё-таки пересидела в библиотеке. Кажется, пора мне запереть её на ключ".
"Ты смотри, как она запаниковала!
– рассмеялся дядя Горо.
– Глаза сразу в пол-лица... Ты не влюбилась ли часом, Уна? Не знаю, правда, в кого влюбляться в нашей глуши. Разве что в лорда Ровейна с портрета".
Портрет лорда Ровейна висит в северной башне, недалеко от покоев отца. Ровейн был незаконным сыном Робера - первого в нашем роду, того, кто отвоевал Кинбралан у более древних владетелей. По легенде, матерью Ровейна была колдунья с Волчьей Пустоши. Он убил отца и всех сводных братьев, чтобы стать лордом Тоури. Ещё в хрониках Кинбралана сказано, что в подземелье замка Ровейн держал собственного дракона...
И был очень красив, если судить по портрету.
Мама поморщилась и с досадой воскликнула:
"Что ты болтаешь, Горо! Уна уже не ребёнок. Ей ни к чему влюбляться в человека, который умер шестьсот лет назад".
"Семьсот, миледи", - влез профессор Белми. И тут же притих, встретив суровый взгляд мамы.
"Неважно. Я не знаток истории рода Тоури...
– она посмотрела на меня и сладко улыбнулась. Не люблю, когда она так улыбается.
– Пройдёт пара лет, и у ног Уны будут лучшие рыцари и лорды Ти'арга. Не так ли, дорогая моя?"
Я кивнула, чтобы уйти наконец-то к себе. Потом до меня дошло, что кивок, вроде бы, должен подтвердить предположение дяди Горо - а мне этого совершенно не хотелось... Я заверила маму, что не влюбилась и не больна, а всего лишь хочу спать.
"Тогда ступай к себе, дорогая. Можешь не заходить сегодня к отцу... Я поднимусь с тобой".
Мама на самом деле поднялась в мою комнату и сама уложила меня. Она крайне редко так делает: этого не случалось, наверное, лет пять... И в любой другой вечер я была бы не против. Только не сегодня.
Мама сидела со мной, воркуя о чём-то и расчёсывая мне волосы. У меня раскалывалась голова и сильно билось сердце - я пыталась сосредоточиться, но едва слышала, о чём речь. Кажется, что-то о лордах Каннерти и о том, что весной они позвали нас в гости.
Она была в каком-то нежно-мечтательном настроении. С мамой такое случается. Сегодня это тоже было некстати; всё из-за глупой шутки дяди Горо... Она стала перебирать мои вещи и наткнулась на синий кулон. Я вспомнила гномов из сна, камни на их доспехах - и вздрогнула.
"Почему ты не надела его сегодня, дорогая? Ты такая красавица в нём... Посмотри-ка".
Я отшатнулась: казалось, что серебро
Я не знаю, как описать это. Образы потоком хлынули в мою голову - не опасные, как в кошмарах, а просто... чужие. Непонятные. Летом и весной с Синего Зуба так же резво сбегают ручьи. Не прошло, наверное, и несколько секунд, когда всё закончилось.
Я видела бородатого гнома за работой. У него были тёмные глаза и родинки на морщинистых щеках, а руки - умелые и мозолистые. Я видела, как он подбирает сапфир из тех, что собрал в шахте его сын, а отшлифовал внук. Как он стачивает его края для оправы. Как в тигле плавится серебро, как на наковальне одно за другим рождаются крошечные звенья...
Думаю, я видела прошлое кулона. Не знаю, как такое возможно: я словно влезла в голову этого гнома-мастера, имени которого не знаю. Точнее, агха - слышала, что гномы предпочитают называть себя так... Или, может быть, влезла в память камня?
Что за чушь - откуда у камней память?..
В одном не сомневаюсь. Ювелир в Академии не солгал дяде Горо: кулон и правда гномьей работы.
Наверное, я сказала это вслух, потому что мама удивилась.
"С чего ты взяла, Уна? Гномы очень редко торгуют с нами. В последние годы - думаю, почти никогда. По крайней мере, открыто... Лучше уж им сидеть у себя, под Старыми горами, и не беспокоить людей. Ты слишком взрослая, чтобы верить в сказки".
Я сделала вид, что соглашаюсь. Расскажи я о том, что видела, - и мама бы точно решила, что я больна.
"Ну, доброй ночи, дорогая", - вскоре сказала мама. Я видела, как потух её взгляд: прилив нежности прошёл, и она торопилась уйти. А мне стало страшно, что сны о войне и магии придут снова. Мне и сейчас страшно.
"Посиди со мной ещё, - попросила я.
– Расскажи мне что-нибудь... Пожалуйста".
Мама улыбнулась - как-то натянуто.
"Что рассказать? Уже поздно, и я тоже устала".
"Что угодно. О Великой войне, например. Как она началась? Почему даже профессор Белми не хочет говорить со мной об этом?"
Она нахмурилась - как всегда. Я уже знала, что она ответит.
"Я сама мало что знаю об этом, Уна. Это мужские дела и вопрос к дяде Горо... Но тебе вообще ни к чему знать о таких ужасных вещах. Спи спокойно".
И мама ушла, как будто ей опять стало неприятно быть рядом со мной. Я давно замечаю, что временами ей это неприятно; в такие моменты она спешит уйти или отвернуться.
Или, возможно, дело в вопросе о Великой войне? Хотелось бы. Не знаю.
Свеча на моём столике догорает, скоро превратится в лужицу воска... Я должна лечь.