Хроники Ордена Церберов
Шрифт:
Танис
В комнате, которую заняли мы впятером, было две кровати, остальным предстояло спать на полу.
Кровати делили по жребию. Грельде и мне благородно предоставили возможность тянуть первыми, и случилось неожиданное: два Ока вытянули две длинные соломинки и заняли две имеющиеся кровати.
Кто бы мог ждать такого?
Жребий по-церберски, словом.
Можно было бы, конечно взять ещё, да только... Орден заплатит хозяину из расчета: один отряд — одна комната. Ежели кто в дозоре желает удобств, как на отдыхе — так не запрещено, но сам, сам.
Никто из отряда тряхнуть мошной не пожелал, а я, может, и раскошелилась бы — да только вот, самая молодая, на монеты я была совсем не богата...
Да и не беда, цербер — он зверь не прихотливый, крыша над головой есть, вот и ладно, прочее уже баловство нежное!
Вода исходила горячим паром, мыльная смесь призывно блестела в миске, и я, поддавшись на ее призыв, самозабвенно натирала себя мочалом.
— Танис, — позвала меня Грельда.. — Не делай так больше.
Я засопела: да знаю я, знаю, что от моей лихости беда могла большая выйти! И Камень по заднице донес, и сама поняла, как подумала!
И хоть было обидно, что Грельда меня теперь считает совсем уж дурой, не способной увидеть ошибку, но не огрызнулась, смолчала.
Что уж теперь, сама молодец, постаралась. Гроза в своем праве.
— Илиану и так тяжело пришлось после смерти напарника!
— А это-то тут причем? — удивилась я, и тут же зашипела, когда в приоткрытый от удивления глаз попало мыло.
— А притом! — Рявкнула она, пока я торопливо промывала глаза. — После смерти Оуина, Камню что только выслушать не пришлось: как так, Клык посмел выжить, когда его Око погибло! Хотя тот случай расследовали и установили, что вины Илиана в смерти напарника не было, что он защищал его, пока был в состоянии, и не его вина, что он потерял сознание от удара, и тварь приняла его за мертвого, и уж что-что, а такое могло с каждым случиться! Камень и так после того дурить принялся, от напарников отказываться — так еще и всякий, кто ему завидовал, клюнуть норовил и в больное ширнуть, хотя сами и вполовину не такие сложные заказы брали! А тут еще ты, с дурью твоей… А он о тебе заботится!
Грельда сердилась без шуток.
Я же, забыв про намыленные косы, слушала ее речь. Открыла рот, собираясь возразить… И закрыла его: слов не нашла.
— Неужто не понятно, что если старший не пожелала тебя в приманки определить, и никто ему не возразил, так надо прислушаться к старшим товарищам, а не бестолковку свою в пекло поскорее совать?! О себе не беспокоишься — так подумала бы, как ему потом жить, если он за тобой не уследит!
Мыльная пена обтекала. Я тоже.
Вот так мне за лихость еще не выговаривали!
— Хорошо, постараюсь больше так не делать, — пообещала я, сраженная ее доводами. — Чтоб, значит, Камню своей смертью неудобств не доставить!
— Дура! Я же не о том! — взъярилась обиженная Грельда, и попыталась влепить мне затрещину.
Я увернулась и отмахнулась локтем в сторону ее носа не успев даже подумать, Гроза от неожиданности пропустила удар, но быстро опамятовалась — и у меня мало искры из глаз не посыпались от пинка в голень.
Грельда попыталась взять меня в захват — но, намыленную, меня поди, ухвати! А вот я удачно подловила ее движение, и, вцепившись в запястье, завернула ей руку за спину. Она попыталась брыкнуться, но от нового пинка по ноге я, уже ученая, увернулась.
— Всё! Хватит! Уймись! — рявкнула Гроза, свернутая в дугу.
И я послушно отпустила руку — благоразумно отступив так, чтобы, если вдруг ей бы вздумалось обмануть меня и продолжить драку, то дотянуться сумела бы не сразу.
Не обманула. Только покачала головой, глядя на меня с досадой: “ой, дура!”, и отошла к лавке.
А я что, я разве спорю? Мне еще и тетка Карима про это говорила!
И я, довольная, похромала в другую сторону, где терпеливо дожидались меня мыло и мочало, и где еще не успела выстыть вода в бадье.
Когда вернулся Камень, я сидела на кровати и крутила оставшуюся шкурку, прикидывая да гадая, удастся ли разделить ее надвое, и не выйдет ли так, что, попытавшись, я безвозвратно лишусь и этой “ленты”?
Косы, успевшие уже просохнуть, перетянула первым попавшимся шнурком, без затей перехватив его ножом пополам, да и ленты, коль уж так вышло, прикупить не сложно — на ленты даже моей полупустой мощны хватит. Но… было жалко матушкину память. Не так уж много у меня от нее осталось. Умение всегда и везде знать, в какой стороне дом, воспоминание о том, как на темя лилась вода и ласковые губы шептали обережный заговор — и эти вот умело выделанные, бережно заклятые темно-зеленые шкурки.
Даже лицо ее не оставило мне, стерло безжалостное время.
И оттого испортить последнюю оставшуюся было вдвойне обидно. И я вертела, разглядывала ее, не зная, что решить. Оставить, как есть? Но я не ношу одну косу, а если буду просто таскать за собой, то уж точно где-то, да потеряю. Разделить надвое? И можно бы — как раз под боком имеются умелые кожевники, которые уж точно сладят со змеиной кожей, других Бармин к орденской добыче не подпустил бы. Вот только старые ведьмины заклятья от этого могут нарушиться, и не выйдет ли так, что змеиная кожа попросту расползется, а я просто не сумею ничего с этим сделать?
То, что не сумею, было ясно и так — все же из ведьм меня выперли куда раньше, чем доучили. Разглядеть чужую искусную работу я могла, повторить — нет.
Явившегося Илиана я удостоила лишь взгляда вскользь, вновь вернувшись к тягостным раздумьям.
Оставить? Разделить?
И в этот момент мне на ноги упал холщовый мешочек.
Простой, грубый… Знакомый: тетка Карима тоже такие делала. Уж сколько я такой холстины наткала, считать — не сосчитать! Для таких цацек, которые голой рукой не след бы хватать. Или для таких, которых первым должен только хозяин. Или для таких, за которые платят звонким серебром.
“Я же говорила!” — полыхнул торжеством взгляд Грельды.
“Ну, говорила. Что ж теперь!” — уязвлено засопела я в ответ.
Пусть Гроза навряд ли сумела распознать то же, что и я, но уж подарок она угадала безошибочно!
Под пальцами перекатывалось круглое и гладкое — значит, точно не лента, а что еще мог притащить Солнышко? Нет, никакие подарки родительской памяти не заменят, но старался же человек, вон, к ведьме не поленился завернуть.
Жаль, только зазря: откуда ж ему знать, что ни одна ведьма в здравом уме не наденет то, над чем поколдовала другая ведьма, если только не связана с ней доверием?