Хроники Ордена Церберов
Шрифт:
— Вот что, — Камень смерил взглядом добычу. — Сами мы эту громадину к городу не дотащим, так что вы втроем езжайте сейчас в город, и найдите там пару-тройку крепких телег. Лучше всего, едьте сразу напрямую на постоялый двор к Бармину — он и по поводу телег лучше знает, к кому идти, и со скорняками и алхимиками, пока мы змея везем, сговорится.
— А вы?
— А мы, — проникновенно ответил Гемосу Камень, — тут останемся! Посторожим!
В седла церберы поднимались с ухмылками.
Ну и что, ну и как будто, я сама не знаю, что сейчас будет! Прекрасно знаю, и даже Коряжку привяжу, а то еще защищать полезет, и от злого Камня огребет…
Когда я, закрепив повод рыжего, повернулась к Солнышку передом (а к лесу — задом), Илиан Камень Бирнийский вытаскивал ремень из петель, будто он не виконт, в будущем — цельный граф, а простецкий землепашец-работяга, встречающий с гуляний подзадержавшуюся дочь.
Нет, ну я так не согласна!
Я готова была к тому, что мне устроят трепку с оружием. К тому, что мне просто и бесхитростно дадут в грызло — тоже. Но… Но вот так? Как малую дитятю?!
А дальше что? Как гулящую жену, за косы таскать будет? А не хрена ли ему?!
— Стоять! Стоять, погань! — рявкнул Камень, когда я увернулась от карающей длани (с карающим ремнем) и метнулась в сторону, и скакнул за мной.
Ого! Да он, судя по голосу, взбешен мало не до красных глаз!
Но держался, дождался, пока останемся наедине! Мужик!
Мне внезапно стало смешно. Голова и ноги стали легкими-легкими — и это был очень плохой признак. Вот никогда еще у меня такие “приступы” хорошо не заканчивались!
— Ты, когда в болото сигала, головой своей подумала? Ты ею вообще думаешь, хоть иногда? Если бы эта тварь тут не одна была? А если бы она ядом плевалась? — орал Камень, гоняя меня по поляне.
— Да не было на тех хуторах плевков! — верещала я, уворачиваясь от возмездия так, что только косы мелькали.
— Ты понимаешь, что нам всем пришлось лезть в болото, не подготовив ни пути отхода, ни ловушки? Не обсудив план и не разделив роли, в конце концов! Из-за тебя, дуры, в болоте весь отряд мог полечь!
Да, ты прав, а я дура, но… Но я же хотела, как лучши, мать твою!
...графиню Бирнийскую!
Почуяв напарника близко, я резко сменила направление, лихо проскочив у него под самым носом:
— Ты же собирался вернуться в Хорвус и прийти завтра!
— А нахрен рисковать, если можно потратить на один день больше — и не рисковать?
— А нахрен тратить лишний день, если можно всё сделать быс…
Это стало моей ошибкой: нельзя было позволять вовлечь себя в переговоры! Я отвлеклась, и тут же за это поплатилась: коварный Солнышко сшиб меня, навалился сверху, жестко завернув руку, чтобы меньше дергалась, и принялся сдирать штаны. Я брыкалась, боролась и извивалась, но...
У него мало что пар из ушей не валил. У меня...
Мне больше не было смешно. Губы горели, кровь пульсировала, отзываясь в самых чувствительных местах, и какая там “дрожь” — меня всю буквально колотило. Но не от смеха. И не от страха.
Я обмякла, и когда Илиан, презрев возможное притворство, попытался стащить с меня портки, свирепо бормоча “Приказы, значит, не для нее отдаются!”, выгнулась всем телом ему навстречу — и впилась поцелуем в губы.
Поцелуй, пусть и односторонний, был упоительным: сердце грохотало барабаном, в голове звенело и плыло, а я упивалась собственной наглостью — и поцелуем, как будто не было на свете больше ничего, кроме ощущения чужих губ под моими, и чужого закаменевшего (хе-хе!) тела, к которому оказалось так будоражаще прижаться.
Я осторожно потянула кисть из захвата, желая большего, и точно уловила момент, когда Камень передумал: едва ощутимо выдохнув мне в губы, он бросил ремень.
И я уже не опасаясь зарылась пальцами в короткое солнечное золото чужих волос.
Ответный поцелуй был жестким, с привкусом его злости на меня, но мне ли пугаться подобной ерунды? У меня и своей злости на Солнышко — горка, хоть разбрасывай!
И я ухнула в поцелуй, как в поединок не жизнь, а насмерть.
Когда языки сплетаются и толкаются, когда тело вьется само, сладко потираясь о того, чьи руки стискивают стальным кольцом.
Теряя разум от нетерпения и жадности, я легко прикусила Илиана за губу — и выгнулась со всхлипом, когда жесткие руки стиснули мою грудь.
Казалось бы, что там той груди — а сколько удовольствия!
Жаркое, влажное томление между ног подводило дрожью живот, побуждая теснее и теснее прижиматься промежностью к мужскому паху, и становилось только сильнее от ощущения, как там твердо и горячо. Голова кругом!
Сапоги слетели непонятно когда, каким-то волшебством не иначе — и в этот раз я ничуть не возражала, когда волшебник принялся стаскивать с меня и штаны.
Когда Камню зачем-то взбрело в голову вытащить из моих кос змешкурые ленты, я только мимоходом удивилась — они-то ему чем помешали?! Но была слишком занята, обдирая с Солнышка одежду — жесткая куртка, а за ней и рубаха со шнуровкой на вороте празднично украсили ближайшие кусты, и теперь сверху напарника украшали лишь шрам над бровью да орденская бляха на цепочке
Стаскивать с него штаны моего терпения уже не хватило, и я просто сдернула их, насколько смогла. Благо, от возни с ремнем теперь была избавлена!
Илиан сидел на коленях, и когда он дернул меня, опуская на себя верхом — я ничуть не протестовала. Чего уж там, с нетерпеливым восторгом встретила горячее прикосновение шелковистой плоти — чтобы толкнуться ей навстречу, принять в себя целиком, и замереть, чувствуя, как Илиан упирается в меня изнутри. Горячий. Большой.
Боги-боги, как хорошо!
Прикрыв глаза, я смаковала первые мгновения близости, чувствуя, как как ветер и удовольствие прогоняют по моему телу волны дрожи.
А потом, открыв глаза, ухмыльнулась и приподнялась над его бедрами, ненадолго выпуская плоть из себя — чтобы тут же на нее опуститься.