Хронология
Шрифт:
Военный коротко выдыхает и без дальнейших слов жмёт курок… О, эта милая Антинельская игра в рулетку! Сухой щелчок револьвера… зависший миг… Судорожный вдох, пальцы у горла впиваются в мягкий чёрный мех, крепко-накрепко смыкаются ресницы. Единичный и как бы даже удивлённый вскрик, тут же задушенный. Стук револьвера о плиточный пол. Запах крови, медный, солоновато-резкий – мелким крапом на грязном кафеле. Кап… кап… кто ставил на красное?..
Я приоткрываю глаза, нервно облизнув пересохшие губы. Очень хочется пить, зачёрпывая всей ладонью, подхватывая тёмно-алые капельки кончиками пальцев, чтобы не упустить ни одной, чуть дрожа от жадности и по-кошачьи жмурясь от удовольствия. Испить крови врага, пока он ещё жив, пока лежит на плиточном полу, сдавленный железными кольцами одного из силовых кабелей, что суть мои вены, как я суть сердце Антинеля… Пока он ещё смотрит на меня подёрнутыми пеленой боли серо-зелёными глазами.
Поправив сползший с плеча палантин, я, наконец, отделяюсь от стены и присаживаюсь рядом с навеки безымянным капралом на одно колено. Бережно стираю кончиком пальца струйку крови, бегущую из уголка чужих губ, и, не удержавшись, по-детски облизываю. Какая горячая…
– Всё очень хорошо, капрал, могло бы у вас получиться, - говорю я ему доверительно, - если бы не два обстоятельства. Я являюсь неотделимой частью этого здания, я знаю каждый его закоулок, каждый миллиметр пространства, и оно не даст меня в обиду, не причинит мне вреда… а если и пугает иногда, то не всерьёз. Вы не знали этого, капрал, точнее, знали лишь наполовину – у Норда нет сердца, потому что он сам – сердце Антинеля, надёжно спрятанное за решёткой рёбер-стен… А ещё – я всегда выигрываю в рулетку. Даже когда шансы один к пяти. Жаль, вы уже не поведаете мне, на кого истратили тот самый недостающий патрон. Наверняка какая-то интересная история.
– Вы… вы… найдутся ещё, как я… - капрал, преодолевая слабость, скалит зубы, глядя на меня с ненавистью, но без страха. Какой стойкий оловянный солдатик, верный своей давно уж сгоревшей балерине… Я касаюсь гладкой металлической чешуи провода, и он послушно разжимает хватку, обвив мне запястье и свернувшись в кольца у ног. Чуть качаю головой:
– Нет, капрал, нет. У нас здесь одна на всех судьба: остаться в Антинеле или умереть. Потому что отсюда невозможно сбежать. Здесь – настоящий конец света, капрал.
Он ещё с полминуты смотрит; потом умирает. Внутреннее кровотечение… Я ещё немного сижу рядом, уткнувшись подбородком в одно колено. Провод, чуть взблёскивая в тусклом свете ламп и извиваясь, оплетает мне правую руку металлической повиликой, преданно ластясь. Мне почему-то грустно… Остывающая кровь медленной лентой змеится по небритой щеке и пропитывает старую военную форму капрала гвардии шестого тюремного корпуса Антинеля.
От врезавшегося в тишину безумным пилотом-камикадзе мотива имперского марша я невольно вздрагиваю и резко встаю – в кармане истошно возится мобильный. О господи.
– Слушаю вас, - негромко и бесцветно произношу я, внутренне ёжась. Мне кажется, это как-то нехорошо, разговаривать здесь и сейчас. Револьвер – кусочек металла с запертой внутри смертью – лежит у правой руки капрала. Я подбираю его, одновременно слушая выкрики командора Дьена Садерьера в телефонной трубке.
– … а если бы что-то произошло?! – вопрошает он трагически.
– Что-то уже произошло, Дьен, - устало говорю я, щёлкая барабаном револьвера, чтобы на пустое место встал патрон. – И я больше не хочу ничего слышать…
Отключаю телефон и, приставив револьвер к виску, нажимаю курок. Осечка. Как и всегда.
========== Лоскут № 16 ==========
Макияж. Запасная обойма. Сладкое.
…в приёмной, налитой до краёв тёплым золотистым светом, сидит и сосредоточенно красится секретарша Суббота. Если на миг зажмуриться и потереть висок пальцем, можно вспомнить, что её зовут Диана Монти. Весьма очевидный случай несовпадения наклейки на таре и её содержимого: никакого сходства с Дианой. Видимо, именно поэтому я постоянно забываю её неподходящее им. Оно не складывается в единое целое с этой высокой стройной брюнеткой с нежной персиковой кожей и влажными золотисто-карими глазами прелестной жертвы.
Как раз сейчас Суббота, сделав губы колечком, мажет их из сладко пахнущего тюбика с чем-то розовым и блестючим. Дверь между кабинетом и приёмной распахнута, и я могу беспрепятственно наблюдать за доводкой нивелиров до уровня «Я на свете всех милее». Это на самом деле загадка, отчего и почему женщины вдруг в какой-то момент истории начали искусственно менять свою внешность, прятать свои лица под слоями сладкой парфюмерной пыльцы и мерцающей краски…
Это священнодействие сродни ношению маски: когда тебя настоящего не видно, можно делать всё, что угодно и притворяться кем-то ещё… Такое очаровательное чувство раскованности, вечный женский маскарад. Возможно, именно поэтому их так трудно понимать, когда оперируешь лишь одним разумом. Любое столкновение холодной логики с вечным несочетанием обивки и набивки заканчивается плачевно – для логики. Это же любимая женская фраза: «Я не такая!».
Вот и с именами моих секретарш та же история – такая странная игра в обознатушки.
– Кофе мне сделайте сейчас. По-венски, - негромко окликаю я Субботу, когда она дорисовывает себе рот и завинчивает тюбик. – И что-нибудь подходящее к нему, чтобы съесть.
Не успеваю я моргнуть, как Суббота опрометью бросается исполнять мою просьбу – вжжик! – словно кто-то выстрелил ею из лука с тугой тетивой. На столе Субботы остаётся распотрошенная косметичка – боевой арсенал, столь же необходимый женщинам для выживания, как и запасная обойма для солдата.
Собрав в кейс все нужные мне в поездке документы, я немного думаю; потом засовываю в карман кожаного френча поставленную на предохранитель «Беретту». Будем считать это, скажем, пудреницей… или запасным тюбиком с алой помадой. Там, снаружи, у меня не будет прочного панциря кирпичных стен Антинеля, там, снаружи, мой статус неприкасаемости станет всего лишь ничего не значащей пылью и прахом – и нельзя будет надеяться на правящий здесь страх перед силой. Только на саму силу.
Вжжик! – быстро-быстро переступая на высоких каблучках, в приёмную вбегает Суббота с круглым подносом в руках. Торопливо процокивает ко мне в кабинет; ставит на журнальный столик большую чашку кофе со сливками и корицей и корзиночку с имбирным печеньем. Глаза у неё совершенно дикие, как у олешки, чудом спасшейся от саблезубого тигра. Я киваю ей и жестом показываю, чтобы закрыла дверь.
Без яркой подсветки из приёмной мой кабинет с единственной матовой лампой на столе кажется почему-то затонувшим кораблём. На улице по-прежнему идёт сильный дождь. Уже конец ноября, но темно и мокро, и даже обычная в это время года предпраздничная ажиотация как-то киснет и увядает в этом климате торфяных болот. Для окончательности антуража не хватает разве что тоскливого собачьего воя из-за холмов.
Я сажусь на диван, вытянув скрещенные ноги, и отпиваю кофе. Почему-то сегодня хочется сладкого. Может быть, чтобы заесть до сих пор не выветрившееся из меня ощущение подземного коридора с тусклым светом и тёплым гнилым дыханием вентиляционных шахт; ощущение смерти.