Хронология
Шрифт:
Профессионализм. Список. Ноябрьский дождь.
Встретивший меня в холле старого административного корпуса генерал Уильям Рейнборн в сопровождении десятки элитных гвардейцев был скуп на слова и эмоции. Эту скупость с лихвой восполнил командор Садерьер. Он так и не определился с тем, чего ему хочется больше: покаяться за дезертировавшего капрала Виерса, которого они уже месяц весьма безуспешно искали по всему НИИ, или заставить покаяться меня – за весьма равнодушное отношение к вопросу собственной безопасности.
– Что-то подсказывает мне, Садерьер, - пророкотал в конце концов уже утомлённый Дьеновым выступлением генерал, монолитный оплот закона и порядка, - что господин директор Антинеля не нуждается во всех этих ритуальных услугах. И сегодняшний случай лишнее тому подтверждение. К тому же, полагаю, господин Норд вообще принципиально против любого вмешательства в тот порядок вещей, который его устраивает. К чему менять то, что не требует замены? Будьте наконец реалистом, командор Садерьер. И предоставьте все вопросы безопасности мне.
– Да уж, я вижу, как вы в этом компетентны, генерал, - сладенько промурлыкал на это Дьен.
– Сразу заметно профессионала.
– Не путайте профессионализм и паранойю, - отбрил его Рейнборн хладнокровно. – И всё-таки обратите внимание на желания того, кто вынужден сейчас выслушивать всю эту вашу истерику.
Посмотрев, как я недовольно кривлю измазанный в засыхающей крови рот, и как возвышается за моей спиной каменная глыба Рейнборновских двух метров и ста килограммов мышц, Садерьер чихнул, пошевелил тонкими усиками и предпочёл согласиться что да – генералу виднее. Даже с одним глазом. Нет-нет, это просто… метафора. Ничего личного, генерал. А выезд лучше перенести на десять, пораньше.
– Пускай на десять, - я еле заметно киваю Рейнборну и ухожу к лифтам, лопатками ощущая взгляды гвардейцев. Да, они никогда не задают вопросов. И, да – они умеют делать выводы.
Сейчас, пока я бережно слизываю с ободка чашки взбитые сливки, время близится к половине десятого вечера. Благодаря надёжному файерволлу в лице Субботы, нещадно заворачивавшей всех посетителей за километр от моей двери, мне удалось закончить все дела в срок. И даже урвать это время на диване, с имбирным пряником в руке и с мурлычущей кошкой Эскимо под боком. Дождь стучит по стёклам, словно просится внутрь. На столе робко вякает внутренний телефон. Я тяну его к себе за шнур и снимаю трубку.
– Это Мария, - шепчет оттуда доктор Оркилья заговорщически. – Вы уделите мне пять минут, Норд? Я по делу.
– Да, но постарайтесь побыстрее, мне скоро уезжать. И скажите там Субботе, чтобы принесла мой шарф от Баркли, он у него где-то в инфекционке остался. Такой вязаный, полосатый, рыже-персиково-кофейный.
– Кому сказать? Субботе?.. – она едва не хихикает. – О, я не буду тогда дуться на вас за то, что назвали меня в тот раз Мариетой. А шарф сама принесу, всё равно мне через флигель идти.
Не дав мне ответить, Оркилья всё-таки хихикнула и с треском брякнула трубку на аппарат. Как пить дать, недавно посплетничала на лестнице с профессором Бонитой – кучерявый химик на всех действует, как вдох закиси азота. И если в жизнегадостном хирурге Баркли есть некая сермяжная житейская мудрость и рассудительность, то у Поля за плечами лишь откровенно экстремистский оптимизм и безбашенные умонастроения человека, которому уже нечего терять. Что в сочетании с Молларовским воробьиным энтузиазмом и гадкой привычкой хватать всё, что плохо лежит, плюс моя холодная отстранённая созерцательность, должно дать интересные результаты переговоров. О бедный, бедный коммерческий директор фармацевтической компании «Никомед»…
– Добрый вечер, - в кабинет проскальзывает Оркилья в строгом деловом костюме цвета горького шоколада. Мой шарф она несёт в охапке, двумя руками прижимая к животу. Из высокой причёски выбилась и упала на лоб непослушная прядка, и Мария попыталась её отдуть, смешно оттопырив нижнюю губу. Я негромко зову:
– Присаживайтесь, доктор Оркилья. Что там у вас?
– Я набросала список препаратов «Никомед», которые нам нужны в работе и по которым нужно жёстко сдемпинговать поставку любым методом, вплоть до пыток их представителя, - Оркилья вытащила из кармана жакетика узкую длинную бумажку с названиями медикаментов. – А в идеале вообще заполучить технологию. Можно без патента, нам это только для внутреннего пользования, всё равно будем модифицировать и улучшать их рецептуры. Держите. Я на вас надеюсь.
– Надо – значит, будет, - лаконично отзываюсь я, пряча список к остальным документам в кейс.
Мария молча смотрит на торчащую из кармана рукоять «Беретты», слегка приподняв брови.
– Это запасной тюбик помады, - извещаю я, закидывая руки за голову и рассматривая красивый профиль Оркильи на фоне матового стекла абажура от настольной лампы.
– Хм, тогда мне надо носить с собой запасную обойму для пистолета…
Мы обмениваемся понимающими взглядами. Я никак не могу забыть, как мы тогда целовались через подоконник под дождём. Эта память куда сильнее ощущения пустоты и смерти… но, рано или поздно, мне придётся вытравить это из себя… чем-то невыносимо горьким. Может быть, даже раскалённым свинцом и царской водкой. Без жалости и без сомнений. Потому, что не имею права впутывать шёлковую ленту чьей-то жизни в ржавую колючую проволоку моей. И это грустно…
– Норд?.. – она самыми кончиками пальцев касается моего запястья, и встревоженно, как-то по-кошачьи, взглядывает в лицо. – У вас сегодня настроение, как… как этот ноябрьский дождь. И ни малейшего просвета в глухих враждебных тучах, что спрятали от нас звёзды. И ещё… у вас кровь на губах. Вот тут.
Она потрогала себя за уголок губ кончиком пальца. На овальном ноготке у неё была искусно нарисована миниатюрная розочка. Поразительно, насколько бесстрашно эта женщина ступает по тонкой нити нашей взаимосвязи над тёмной пропастью моей пустой, мрачной души… И насколько прочна оказалась эта хрупкая с виду нить.
– …извините, - не дождавшись от меня никакого отклика, Мария тихонечко вздыхает и отводит взгляд. Бережно, как уснувшего котёнка, перекладывает шарф ко мне на колени. На миг её тёплая ладошка задерживается на моём запястье, будто в тщетной попытке уловить биение жизни. Потом Мария резко встаёт и уходит, нервно заправляя выбившуюся прядь куда-то за ухо. Хлопок двери ножом отрезает яркий ломтик света, выпавший из приёмной. Я поневоле прихватываю нижнюю губу зубами, чтобы не позвать. Я знаю – она откликнется, если позову. Даже на Мариету.