Художник и его окружение
Шрифт:
В комнате за чаем Эрик говорил о Вере в третьем лице на удивительном горско-польском диалекте. Он почти дословно повторял Баламута.
– Я не понимаю, – говорил Эрик, обращаясь к общему приятелю, скульптору. – Что делает здесь эта женщина? Если эти чиновники не понимают, с кем имеют дело, их нужно гнать, как быдло. Как так можно? – Эрик косился на включенный обогреватель и возмущенно отмахивал рукой. – Я сейчас предлагаю, поехали. Будете у меня жить, работать, сколько хотите.
Вера смеялась., прикрыв рот рукой. Скульптор хмыкал.
– Я тебя прошу, – Эрику было приятно быть богатым и щедрым. – Я тебя прошу, – Эрик обращался к скульптору. – Дай ей моих денег, сколько захочет.
Трагедии, впрочем, пока не наблюдалось. В комнате было опрятно и чисто. Из кухни несли вскипевший чайник. Но батареи оставались холодными. Отопление в пустеющем доме включать не спешили. И не положено. К тому же многие батареи были сняты, и включать, собственно говоря, было нечего. Скульптор, приехавший вместе с Эриком, привез третий обогреватель. Лиля Александровна утром долго отлеживалась под одеялами и вставала поздно. Обогреватели разгоняли теплый воздух, и он перемещался по комнате потоками, как течение Гольфстрим. Сильно перегружалась сеть, часто вылетали пробки, и проводка начинала трещать. Вера пугалась. Из дома она теперь надолго не отлучалась. К тому же у нее начали болеть суставы. Жизнь становилась совсем мрачной.
После института я часто ездила в село. Писала. Рисовала. У меня оттуда много работ. И осталась подруга Ефросинья. Я до сих пор с ее племянницей переписываюсь. Село называлось Велика Богачка, то есть, большая богачка. Дома было неспокойно, я волновалась и ходила на почту звонить. Днем никак не соединяли, говорили: – Приходите ночью. Тогда линия не так загружена.
Выхожу я ночью во двор. Темно. Звезд нет. Луны нет. Дороги не видно. Вообще ничего не видно. Ефросинья мне говорит:
– Йди по стовбах. Як до одного дійдеш, постій біля нього. Обійми. Відразу далі не йди. Відпочинь. На четвертому треба повернути. Тільки ж ти рахуй, як треба. А там вже недалеко. І будеш собі викликати. Голосно, бо вони там не чують. Я – Велика Богачка. Я – Велика Богачка [1] .
Добралась я. Нашла телефон. Села возле него. Темень полная. А я сижу одна-одинешенька и кричу. Я-Велика Богачка. Я – Велика Богачка…
1
Иди по столбам. Дойдешь до одного, дальше сразу не иди. Отдохни. На четвертом нужно повернуть. Только ты считай, как следует. А там уже недалеко. И будешь вызывать. Громко. Потому, что они там не слышат. Я – Большая Богачка. Я- Большая Богачка.
Это я запомнила. Только Богачки из меня не получилась. Ни великой, ни просто так…
Реалистки и мечтательницы
На столе в хрустальной вазочке букет мелких голубеньких цветов.
– Это такой сорт астр. – Поясняет Люда. Виленкин – частый гость в этом доме видит Люду впервые, но хозяйничает она уверенно, на правах подруги. Готовит чаепитие. Люда – длинное нескладное создание, задрапированное по щиколотки в какой-то розовый хитон. Худющая, кажется, кости стучат друг о дружку под одеждой. Лицо вытянутое, бледное, с высоким лбом. Сразу видно – интеллектуалка.
Садятся пить чай. Люда принесла, торжественно выложила две пачки индийского. Вызвалась заварить, как следует. По-осо-бому. Тем более, пить собираются из тончайших чашечек, а сам напиток настаивается под большой матерчатой куклой.
– Здесь будет салон. – Поясняет Люда.
– Где это?
– Вот здесь. – Люда удивляется непонятливости Виленкина. Под стеной выстроился десяток чистых холстов, Вера запаслась. Но все равно не верится, что у комнаты есть будущее. Потолок густо покрыт разводами – следами пожаротушения на верхних этажах. Штукатурка сыпется отовсюду, может и кусок обвалиться прямо в чай.
– Испанки приходили сегодня работы смотреть. – Сообщает Люда. – Одну купили, за другой завтра придут.
– А как им это… вообще?
– Верочка, как им твоя обстановка? – Кричит Люда в коридор. Хозяйка разговаривает там по телефону. – Не слышит… Но здесь не может не понравиться.
– Святая правда. – Подтверждает Виленкин. – Но все-таки….
Вера появляется и тут же исчезает. Телефон звонит непрерывно, назло маловерам. Связь есть. Похоже, салон уже начал работу. И гостям грех жаловаться. Мыслины, сыр, чай – чудесное угощение. Маслины Вера покупает неподалеку. Человек восточного вида выносит столик из кафе, ставит рядом ящик с маслинами, и сидит без движения, без торгового азарта в глазах, погруженный в таинственные глубины самосозерцания.
Вера уважает продавца, что-то есть у них общее, не только земное. Так что маслины в доме не переводятся. Впрочем, пога-ненькие. Мелкие, сморщенные, приходится выгрызать косточку, или раздувшиеся – с пустотой внутри. Но вкус есть – именно, маслин. Это важно.
– В Центральном брали чай?
– Ага. Стояли час. Леничка, не трогай там ничего.
Леничка – Людин сын. Малый лет шести, болезненно бледнокожий, как мать, растаскивает рисунки с бумажной свалки.
– Прожила с ним два месяца в Ленинграде. Совсем разбаловался.
– В Ленинграде? Культуру показывали? Вроде, рано еще.
– Ничего не рано. Правда, сынок? – Леничка подошел, лег щекой в мамины колени и глянул обиженно. Взгляд долгий и совсем недетский из-под розовых век. Такому, действительно, не рано.
– Кроме того, там можно хорошо отдохнуть.
– В Ленинграде? Там же есть нечего.
– Вы давно были? – Строго спрашивает Люда.
– Давно.
– Тогда откуда вы знаете? Есть нечего…
– Говорят. – Виленкин чувствует себя как застигнутый врасплох сплетник. Но Люда – благородная душа не обращает внимания на смущение.
– Хотите, расскажу, как мы туда приехали? Хотите? Леничку я оставила дома, а сама пошла в булочную. И вернулась вот так. – Люда выбрасывает вперед худющие руки, выворачивает ладонями вверх, будто несет охапку дров, а затем еще отчеркивает рукой изрядно выше головы. Смотрит значительно, наслаждается впечатлением. Виленкин потрясен. – И что вы несли?
– Несла я… – По лунному лику скользит лучик счастливого воспоминания. – Во-первых, афганский изюм. Три рубля пакет. У нас – рублей двадцать. Маслины. Рубль восемьдесят. Турецкие. – Люда презрительно кивает на блюдечко. Я тех три штуки съем и, считай, пообедала. Сушки всякие. Конфеты. Да, вот еще. Суворовское печенье. Вы ели? Нет? Это такие маленькие пирожные, по виду, как грибок. Из сухого теста. А внутри шоколадный крем. Самая капелька. Но вку-у-сно. Берешь на кончик языка, само тает. Деликатес. Шесть штук – два рубля.