Хвала и слава. Том 1

Ивашкевич Ярослав

— Марки «Francois» или как? — забавлялся Валерек.

Анджей очень любил машину из пекарни, и смех Валерека задевал его за живое. Кроме того, он видел, что отец заливается краской и не знает, что ответить. Он хотел вмешаться, но никто не обращал на него внимания. Анджей только заметил, что панна Клима, садовница, в которой он души не чаял и которая время от времени рассказывала ему, как надо ухаживать за растениями, тоже покраснела и нахмурила густые черные брови.

— Экипаж рода Голомбеков, —

издевался Валерек, — с фамильным гербом — ромовая баба.

Пан Франтишек вымученно улыбнулся. Ройская повернулась к сыну и уже хотела ему что-то сказать, как вдруг подал голос Анджей.

— Дядя Валерек, — провозгласил он звонко, — дядя Валерек, я пью молоко за ваше здоровье!

— Отлично, — сказал Валерек. — Жаль, что не водку.

— А знаете, дядя, за чье здоровье пьют молоко? За здоровье дураков!

Последние два слова Анджей выкрикнул тонким, истерическим голосом.

— Ах, Анджейка! — в один голос произнесли бабушка и отец.

Валерек побагровел, как свекла. И, не выдержав, вдруг вскочил со стула. Ройская с ужасом посмотрела на него.

— Ах ты, сопляк! — воскликнул Валерек и принялся разыскивать в кустах свой стек.

— Валерек, успокойся! — крикнула пани Эвелина.

Валерек, весь красный, уже поднял свой стек. Пан Франтишек привстал со стула. Но Клима, опередив его, стремительно выскользнула из-за стола, кинулась к Валереку и выхватила у него из рук стек.

— Сядьте, — произнесла она спокойно, отняв у Валерека орудие наказания, и вернулась на свое место.

Валерек с минуту стоял неподвижно, потом выругался, но вернулся к столу и сел. Некоторое время царило молчание. Анджей вдруг расплакался и убежал в сторону дома.

Пан Франтишек спокойно и внимательно смотрел на Валерека.

— Я должен извиниться перед вами за сына, — проговорил он наконец.

Валерек что-то невнятно пробурчал.

Ройская, впрочем, уже не думала об этом инциденте. Она с некоторым страхом смотрела на Климу.

«Ну, раз уж она отняла у него хлыст, — подумала про себя пани Эвелина, — значит, дело зашло очень далеко».

Но тут же примирилась с этим открытием:

«Гм, может, это и к лучшему».

И в тот же вечер позвонила Марысе Билинской насчет развода Валерека с Кристиной.

III

В воскресенье собралось много гостей. Анджей, как и его отец, избегал большого общества. Антек, напротив, не отходил от крыльца, играл со взрослыми в теннис и крокет, отличился в стрельбе из лука. Анджей завидовал старшему брату, но не мог преодолеть врожденной робости, хотя и в крокет он играл лучше, и из лука стрелял более метко. Когда все гости собрались у крыльца, Анджей с отцом отправились на далекую прогулку.

Они

пересекли парк и пошли лесом. День был погожий, но не жаркий, и солнце уже садилось. Анджей любил эти прогулки с отцом, они случались не более двух-трех раз в каникулы. Отец с сыном неторопливо шагали по тропинке, протоптанной в старом дубняке. Свистели иволги — то близко, то вдалеке.

— Ты на меня сердишься? — вдруг спросил Анджей.

— За что? — ответил пан Франтишек, который уже забыл об инциденте за вчерашним полдником.

— За то, что я так глупо вел себя с дядей Валереком.

— Да, ты действительно сглупил, но я не сержусь. Я уже забыл.

— Не надо так быстро забывать, если я делаю что-нибудь дурное, — с необычайной серьезностью произнес Анджей.

— Ты поступил не дурно, а именно глупо, — улыбнулся пан Франтишек. — Чего ты пристал к дяде Валереку?

— Это не я, а он пристал к тебе, папа. Смеялся над нашим автомобилем…

— Подумаешь, беда какая! Пусть себе смеется.

И снова они шли некоторое время в молчании. Анджей не отпускал руки отца, сжимая ее все крепче.

— Папочка, — произнес он наконец.

— Что?

— Я очень плохой.

— Почему?

— Потому что я вообще не выношу дядю Валерека.

— Не выносишь? Тебе только так кажется.

— Не выношу! О, я знаю. Когда он ходит по рынку в Седльцах, то бьет этим хлыстом евреев. Он хотел и меня ударить, но панна Клима не позволила. Это очень благородно со стороны панны Климы…

Он подчеркнул слово «благородно». Голомбек улыбнулся.

— Откуда ты знаешь об этом хлысте? — спросил он спустя минуту. — Это, наверно, неправда.

— Правда! Все знают, что правда! Дядя Валерек что-то устраивает, какую-то организацию, что ли… чтобы бить евреев!

— Ошибаешься, сынок. Не повторяй вещей, которых не знаешь или не понимаешь.

— Это говорил бабушке пан Россовецкий, практикант. Я не все понял.

— И поэтому ты ненавидишь дядю? — спросил пан Франтишек, останавливаясь на тропе.

— Нет, — сказал Анджей, и глаза его стали словно еще больше, — не ненавижу, так нельзя сказать, а не люблю. Не терплю… Это, наверно, меньше, чем ненавидеть?

Пан Франтишек почувствовал, что рука мальчика дрогнула в его руке. Отец понял, какое огромное значение для Анджея имеет весь этот разговор хотя бы потому, что он такой «взрослый». Но не знал, чем ему помочь, и страдал не меньше сына.

Снова они несколько минут шли молча. Анджей, казалось, колебался.

— Папа, — сказал он, — они не должны над тобой смеяться.

— Смеяться надо мной? Откуда ты взял? Никто надо мной не смеется.

— Ты этого не замечаешь, а они смеются. Почему?