Хватка
Шрифт:
Аарон дернулся от тычка в спину, вскинул руки, навел автомат в сторону стоящих у ямы мужиков и несколько раз судорожно надавил на спусковой крючок. Выстрелов не было! Мендель ясно помнил слова немца о том, что размен будет только троих — на троих! Он снова вскинул автомат и повторил попытку поразить цель, и еще! Еще! Еще!!!
— Хва-а-тит, — с трудом вырывая разогретое солнцем оружие из вцепившихся в него пальцев счетовода, процедил сквозь зубы офицер, — по-твоему мы идиоты — давать тебе заряженный «эмпэ»? Erneuern! — Приказал он, и солдаты снова схватили всех Менделей и уволокли их к яме.
По пути назад немецкий конвой привел троих легедзинских мужчин, уже успевших попрощаться с жизнью. Растирая онемевшие после связки руки, крестьяне молчали. У каждого их них в голове творилось что-то невообразимое.
Офицер не рисковал подходить близко и, улыбаясь, спросил у них на расстоянии:
— Ну что? Видели, кто есть евреи? …Вы для них скот, гои, и так будет всегда. Обмануть любого из вас, убить, дать денег в тройной рост, для них это благое дело. Что говорить о вас, когда они, спасая свою вонючую шкуру, бросили даже своих, хотя прекрасно знали, что подобное не сойдет с рук их общине.
…Возвращайтесь к своим семьям, мужчины, и помните этот день, день, когда жиды вас дважды предали. Списки с вашими фамилиями мы оставим у себя, добавим их к архивам коммунистов, …в те самые папки с доносами. Кто знает, — офицер косо глянул на деда Бараненко, и тут же двусмысленно добавил, — возможно, кому-то из вас эти сведения очень скоро понадобятся, хотя бы для того, чтобы «отблагодарить» всех доносчиков.
Бараненко, Бабий и Кривонос, не чуя под собой ног, побрели в сторону односельчан, что толпились за живой цепочкой немецких солдат. Бабы смотрели на них, как на явившихся с того света: вытирали краями платков глаза, осеняли распятиями, выли в голос, стараясь заглянуть куда-то им за спины. Где-то позади, как казалось далеко-далеко, слышался голос немецкого офицера: «Achtung! Sich anschicken! …Feuer!»
И вдруг грохнули выстрелы. …Брызнули во все стороны затаившиеся в деревьях птицы, закричали женщины, прикрывая рты дрожащими ладонями, а стоящие в цепи солдаты, не давая возможности обернуться тем, кого только что минула смертная чаша, затолкали оторопевших мужчин в толпу остолбеневших от ужаса односельчан.
Перед свеженасыпанным земляным бруствером тут же засуетились немцы. Они торопились засыпать яму, принявшую тела трех несчастных Менделей и не было у солдат на лицах ни сожаления, ни ненависти к убитым евреям, только одно желание — поскорее закончить с этим и убраться куда-нибудь в тень от набравшего силу солнца…
В понедельник 1 сентября немцы вдруг принялись копать самый большой в Легедзино курган. Выставили вокруг него жиденький караул, а на откосе за день отстроили небольшой дощатый сарайчик. Сельские знатоки сразу определили, что это вход в штольню, а значит гитлеровцы по какой-то причине планировали рыть аккуратно, если не сказать бережно.
Из Умани приехали еще два грузовика солдат, привезли какие-то большие деревянные ящики, которые сами разгружали, сами переносили и распаковывали. Местных к работам не привлекали.
Едва только закончились дожди, безудержное доселе пьянство среди германцев прекратилось. Пили культурно и только вечером. Евреев селе не осталось, и шинкарить приходилось тем, у кого был хоть какой-то опыт домашнего самогоноварения. Новая власть, в отличие от советской, не то не запрещала, а даже поощряла тех, у кого был знатный и чистый шнапс.
Говоря откровенно, тема высылки евреев, а особенно расстрела несчастных Менделей, тяжело переживалась народом. Пожалуй, если бы не это, то по мнению некоторых, взять хотя бы тех же самогонщиков, под немцами вполне можно было бы жить, но вот казнь…
Да, конечно, все понимали, идет война, солдаты убивают друг друга. Падают бомбы, стреляют танки, пушки, идет бой, погибают мирные люди, что тут поделаешь, и такое тоже случается. Но вот так, …заставить вырыть самим себе могилу, а потом расстрелять безоружных людей…!
Что же до самих фашистов, то они не особенно-то по этому поводу переживали и вели себя так, словно ничего особенного не произошло. Два дня к кургану возили с округи свежий лес, тут же его размеряли и пилили, после чего волокли в штольню. Из нее, к подножию, таскали носилками землю, а там несколько солдат тщательно ее просеивали, рассматривали и перебирали каждый камешек, что оставался на металлической сетке.
Все это было хорошо видно сельчанам, а особенно вездесущим и любопытным мальчишкам. Вечерами расквартированные вблизи Правления немцы снимали усталость с помощью самогона, а легедзинцы, собирались у дальних хат по скамейкам, и живо обсуждали меж собой все то, что видели и слышали за прошедший день. Все, как один селяне сходились в мнении, что те многие несчастья, кои накличут на свои глупые головы гитлеровцы, потревожив могилы древних предков, будут им самой верной платой за все, а особенно за расстрел несчастных Менделей. Сказано же было еще стариками: «никогда не ройте курганов». Дед Бараненко предостерегал пана Юзефа, когда тот расспрашивал старика о легедзинских захоронениях. Ведь не важно, где стоит курган. Людская молва утверждает, что копаться нельзя в любом из них.
Калужинский, выслушав это, только улыбался, а еще заметил, де, у немцев есть офицер, что объехал пол мира и бывал в таких страшных местах, куда даже черт не совался и, раз еще жив до сих пор, значит, всяко он в этих делах смыслит побольше какой-то там людской молвы. Старик спорить не стал. В конце концов, это их, немцев, дурное дело, как «як собі ліхо на плечі просадити».
Но, вопреки ожиданиям сельчан, немцы совершенно безбедно продолжали вгрызаться в заросшее чертополохом тело кургана и, как докладывал вечером деду Петрок, сегодня как раз откопали что-то важное, поскольку к вечеру собрались кучей, довольно галдели и долго рассматривали какие-то предметы. Караульные, заметно ослабившие бдительность за несколько последних дней, уже подпускали детей близко, но не настолько, чтобы за спинами собравшихся к находке солдат что-то как следует рассмотреть.
— Дед, — спрашивал Петрок, когда они по сложившемуся в последнее время обыкновению, сидели с ним вечером на скамейке, — а что, если немцы сегодня великана откопали?
Старик только косо глянул на внука, тяжко выдохнул и огладил седую бороду:
— Сказки все это, Петруха, — после паузы, тихо проронил он, — …сказки.
— А вот хорошо бы было, чтобы он проснулся, — не сдавался Петр Ляксеич, — большой такой, поднялся, в кольчуге, с мечом, как Илья Муромец, и …надавал по мордам им всем. А потом достал из кургана свой щит и пошел к Киеву…