Хватка
Шрифт:
Бауэр поднял брови, что означало: «раз уж начали — продолжайте, но помните, что хотелось бы уже, наконец, и увидеть найденное». За прошедшие дни Конрад в достаточной мере успел оценить вдумчивость, старательность и умение организовать работу этого горного мастера. Офицеру очень импонировал высокий уровень культуры Боммеля, что было редкостью для людей этого сословия. Что ж, раз Эрвин решил что-то рассказать, в этом, вне всякого сомнения, был свой резон.
— Говорите, Боммель, — холодно ответил Бауэр, — только не забывайте, пожалуйста, что там, под яблоней, окончания нашего разговора ждет компания очень любопытных людей…
Наверняка
— У меня в Эссене, — начал свой рассказ Эрвин, — был сосед, Михель Кляус, местный учитель, который часто и зло потешался над всякого рода разговорами и мифами о подземных Духах. Образованный человек, …наверное, имел на это право. Это было крайне неприятно. При каждом удобном случае он жестоко высмеивал дедовские легенды, попрекал нас, рабочих, когда слышал разные невероятные истории из быта шахтеров, но больше всего попадало инженерам, особенно тем, что так же, как и мы почитали старые горные традиции.
Как-то осенью он встретил своего друга, с которым они вместе учились. Так уж вышло, что тот нашел у нас работу, гувернером у приказчика шестого участка. Друзья зашли в кафе «Steinchen», что на Schonscheidtstra?e, немного посидели. И тут друг нашего Михеля увидел, что Кляус с чего-то здорово захмелел. Понимая, что статус учителя не позволяет человеку шляться по городу в таком виде, товарищ предложил Михелю провести его домой, но тот вдруг уперся, стал бузить: «сам дойду». Стоило ему поднять шум, как из-за ближнего столика поднялся и подошел к ним какой-то худенький, неприглядный старичок, из всех примет которого друг Михеля запомнил только то, что между бровей у него морщинки были сложены в виде крохотного следа птичьей лапки. Дедушка, будто старый знакомый положил руку Михелю на плечо и тот сразу успокоился. «Не тревожь ты его, — сказал старик товарищу учителя, — твой друг очень умный и поэтому никому не доверяет. Правильно и делает. Давай, я сам его отведу домой! Мы с ним старые приятели…»
Старик приобнял Кляуса и повел к двери. Тот и не противился, только мычал и отчего-то горько плакал. Никто тогда не придал значения этому, известно же, «пьяный не плачет, вместо него плачет шнапс».
Хозяйка, у которой Михель снимал комнату, говорила, что домой его привел какой-то длинный, пожилой господин, в дорогой шляпе, очень худой и с темной, чуть желтоватой, как бывает у больных печенью людей, кожей. Она удивлялась, как такой тщедушный старичок смог привести пьяного в дым Кляуса? Нужно сказать, что и хозяйке больше всего запомнился приметный знак «птичьей лапки», что вычерчивали морщины между бровей незнакомца. Конечно же она-то не могла знать того, что взявшийся проводить Михеля из кафе старичок был невысоким, хотя и имел ту же отличительную черту. Старик, что привел его домой, входить не стал, сразу же попрощался и ушел. Учитель побыл у себя в комнате не более часа, а затем собрался, сказал хозяйке, что пойдет подышать на улицу, и ушел…
Беднягу Кляуса нашли только зимой, когда грузили уголь из дальней, резервной кучи. В те дни целых две недели стоял сильный мороз. Рабочие ровняли край, и подбрасывали уголь наверх, чтобы куски не мешались под ногами. Кто-то увидел торчащий из угля ботинок. …Вытащили.
Сбежался народ, позвали доктора. Рабочие удивлялись, тело учителя было твердым до звона, как фарфор. У многих в памяти запечатлелся тот противный звук, когда доктор постучал по руке трупа стеклянной палочкой. Михель долго лежал на складском брезенте. У людей было достаточно времени рассмотреть его как следует. Складывалось впечатление, что мороз прихватил его моментально, сразу всего! И еще, все понимали, что тело учителя пролежало тут несколько месяцев, но были поражены тому, что на его лице, в волосах практически не было ни угольной грязи, ни крошки!
Вот так и кончил свои дни вечно смеющийся над шахтерскими небылицами ученый человек. К вечеру из Дюссельдорфа вместе с полицией прибыли какие-то люди и забрали его тело. Ни того старичка в кафе, ни того худощавого, что привел Михеля домой никто в городе больше не видел. Что до первого, то хозяин этой известной всей округе забегаловки клялся, что Кляус и его друг все время были у него на глазах, и никто к ним вообще не подходил…
Бауэр спокойно дослушал рассказ, позволив шахтеру повторно закурить.
— Эрвин, — сказал, наконец, он, глядя, как землекоп глубоко затягивается табачным дымом, — я знаю множество похожих историй. Скажем, именно тяга к подобного рода случаям и привела меня сюда. А что касается соблюдения шахтерских ритуалов, то ведь вы сейчас нарушаете их. Курить на работе — дурная примета…
— Хм, — хитро щурясь от попавшего в глаза дыма, отшутился Боммель, — я ведь сейчас не в штольне, гер офицер. На улице курить можно. …Да и то, что мы тут роем, почти не относится к моему родовому ремеслу. Это, скорее, работа могильщиков, а еще священников, если судить по происходящему…, — Эрвин вдруг замялся, не решаясь что-то сказать.
— А здесь …что-то происходит? — осторожно спросил офицер. —
— Происходит, — понизил голос Боммель, — и это замечаю не только я.
— Почему до сих пор молчали?
— Не знали, как вы к этому отнесетесь.
— А как я могу отнестись? — не понял обер-лейтенант.
— Ну, — снова замялся копатель, — …поймете что-то неправильно, и отправите всех нас обратно на фронт.
— А что, — попытался отшутиться офицер, — для этого уже есть какие-то предпосылки? Кто-то провинился?
— Нет, гер офицер…, — Эрвин умолк, собираясь с мыслями. Было видно, что сам он никогда не начал бы этого разговора, значит обсудить это его попросили товарищи.
— Я так понимаю, — подталкивая хмурившегося шахтера к продолжению беседы, осторожно спросил Бауэр, — вы сейчас говорите от лица всех рабочих, вернее солдат?
— Да.
— Хорошо, — продолжил обер-лейтенант. Тогда ответьте мне еще на один вопрос: ваше личное мнение сходится с мнением тех, кто надоумил вас поговорить со мной?
Боммель, соглашаясь, кивнул.
— Так в чем же тогда дело? — стараясь дать Эрвину возможность говорить свободно, заметил офицер. — Говорите все, как есть. Мы ведь с вами в одной связке, Боммель. Вы, я имею ввиду солдат, столько делаете для нашего дела, для нашего быта. Я пока и близко не допускал мыслей о том, чтобы отправить кого-то из вас на фронт, но.
Мы на войне, Эрвин. И вы, и мы можем в любое время угодить в самое пекло. Или, что еще хуже, само пекло заявится к нам на плечах русских. Тут уж ничего не поделаешь, сейчас многие из нас вынуждены менять род своих занятий и забывать о том, что я, например, археолог, а вот вы — шахтер. Я лишь хочу, чтобы вы поняли, Боммель, мы с вами боевые товарищи! Какой смысл нам что-то таить друг от друга? Говорите же…