И нет этому конца
Шрифт:
Шли тропкой, извивавшейся по склону.
Я вспомнил о Коваленкове, который после того, как сунул мне записку, держался от меня на расстоянии.
Интересно, что в ней? Правда, он попросил посмотреть ее потом. Но «потом» — это уже сейчас. Кроме того, меня начало разбирать любопытство…
Я пропустил отделение вперед и достал из кармана смятый листок. Развернул. Он весь был исписан малограмотными каракулями. С огромным трудом разобрал первую строчку: «Як совецки патриот сообчаю секретно про чужи илементив…» Что это? Ах вот что! Коваленков осведомлял меня,
Это был донос — настоящий донос на своих товарищей! Я с силой скомкал и швырнул листок на землю. Но через несколько шагов спохватился: а вдруг кто-нибудь найдет и прочтет? Быстро вернулся. Поднял, спрятал в карман…
Не знаю, видел ли Коваленков, как я расправился с его сочинением.
Я догнал его. В крохотных зрачках санитара спаялись ожидание и настороженность.
Я участливо спросил:
— Как ваш живот?
— Мий жывит? — удивился он.
— Ну да, ваш!
— Дуже погано, товарищ лейтенант! И болыть, и проносыть кожни пивгодынкы!
— Придется в госпиталь лечь! — сказал я.
— Та хиба я проты? — жалобно произнес он. — Колы треба, то треба…
У меня отлегло от сердца.
Скатертью дорога, приятель! Слава дизентерийной палочке, выбравшей из многих доносчика! А мы уж без тебя как-нибудь перебьемся.
Первым на мине подорвался солдат, который взбирался по склону со стороны реки. На помощь к нему бросился Зубок, находившийся ближе всех, и новый взрыв взметнулся вместе с душераздирающим криком. Маленький санитар сделал еще несколько шагов и упал ничком.
Мы мгновенно скатились с минного поля на тропинку, проходившую в середине оврага.
Время словно остановилось. Мы с ужасом смотрели, как Зубок пытался встать, но никак не мог справиться со своим странно укороченным телом. Потом он повалился на бок, перевернулся на спину и беспорядочно задвигал руками и ногами. А рядом с ним неподвижно лежал солдат, первым наскочивший на мину. Он был или убит, или потерял сознание.
От них нас отделяли десять — пятнадцать метров, усеянных невидимыми противопехотными минами.
Мы заметались по тропинке, не зная, что делать. Понимали, что каждая упущенная секунда все меньше оставляла надежд на спасение раненых.
Вдруг Сперанский выдернул из валявшейся на земле винтовки шомпол.
— Я пошел!
— Не надо! — закричал я.
— Я видел, — спокойно сказал он, — один солдат так прошел все минное поле…
И, поколов шомполом в нескольких местах землю, он сделал первый шаг… затем второй… третий…
Когда самодельный миноискатель в руках Сперанского натыкался на что-то твердое, я весь замирал…
Я сознавал, что также должен решиться на это. Каким бы опытным санинструктором ни был Сперанский,
Еще два-три шага, и я позабуду, куда он ставил ногу. Неизмеримо возрастет риск.
Или сейчас, или его невидимые следы сотрет время.
Моя правая нога нащупала знакомую площадку между бугорками, а левая, задев чертополох, перенесла тело на целых два шага вверх по склону. Дальше меня взяло сомнение: тот ли это камешек, на который наступил тяжелый сапог санинструктора? По отношению к одуванчику тот был чуточку левее. Или это обман зрения? Но другого тут нет. Значит, он… Наступил. Полный порядок… А выше основательно примята трава. Опасаться нечего.
Сперанский обернулся, сурово поинтересовался:
— А вы-то зачем?
— Странный вопрос, — ответил я.
— Смотрите, оставите взвод без фельдшера! — предупредил он.
— Ничего, — в тон ему ответил я. — Теперь у меня на каждом берегу по помощнику.
— Идите хоть по моим следам!
— А я по ним и иду!
Правда, раза два или три меня подводила зрительная память и я ставил ногу наугад. Но, к счастью, судьба меня миловала.
И так шаг за шагом поднимались мы по косогору, подгоняемые стонами одного раненого и молчанием другого.
— Осторожнее, — предупредил меня Сперанский, когда мы приблизились к месту взрывов.
Первым у нас на пути лежал солдат. Короткого осмотра его неподвижного тела было достаточно, чтобы установить, что мы ему уже не нужны.
Зубок был еще жив, хотя и находился в бессознательном состоянии. Он все реже и реже шевелил ногами. Осколками ему срезало обе ступни, которые вместе с ботинками держались на одних сухожилиях. Под ним была огромная лужа крови.
Впервые я совершенно потерял голову, не знал, за что хвататься. Лихорадочно рылся в своей санитарной сумке и не мог отыскать то, что лежало на самом виду.
Потом мы со Сперанским накладывали жгуты и перевязывали раны. С каждой секундой лицо Зубка становилось бледнее и прозрачнее.
— Готов, — сказал Сперанский.
— Что? — не понял я.
— Умер…
Действительно, налицо были все приметы смерти, но я еще на что-то надеялся: пытался нащупать пульс и услышать слабое туканье сердца. Даже попробовал поймать зеркальцем дыхание.
— Напрасно вы, товарищ лейтенант, — сказал мне Сперанский и закрыл Зубку глаза…
С невероятным трудом и предосторожностями мы со Сперанским вынесли умерших с минного поля. Затем на носилках по одному спустили к берегу.
И уже внизу вдруг меня окликнули. Я обернулся в полной уверенности, что это кто-то из санитаров, и неожиданно встретился со знакомым пронизывающим взглядом.
— Лейтенант, пройдемте со мной, — сказал капитан с тонкими усиками.
— Зачем? — я даже отступил.
— Здесь, неподалеку…
Я оглянулся на санитаров, которые удивленно смотрели на нас и озадаченно переглядывались.