И нет этому конца
Шрифт:
— Кабы швед… Все дело в том, как я понял, что он не хотел иметь ничего общего с немцами. А это расценили как злонамеренный обман.
— А если и немец? — возмутился я. — Он же советский человек! Советский!
Капитан внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Его тонкие ноги в хромовых сапогах не очень были приспособлены для хождения по песку, проваливались по самую щиколотку.
— А вон и ваши! — обрадовался он, увидев над траншеей две штатские головы — Вити Бута и Козулина. Вскоре рядом с ними
— Лундстрем, можно вас? — не останавливаясь, позвал капитан.
Бывший слушатель академии молча выбрался из укрытия и поспешил за нами.
Мы спустились в нашу землянку. Там сидел Саенков. Один. За два часа, прошедшие после похорон Зины, у него даже лицо изменилось. И нос, и губы, и веки как будто стали другими — не то припухли, не то расплылись. Эту странную перемену заметил и капитан.
— Что с вами, старшина?
— Ничего, — ответил тот.
— Не хотите говорить — не надо…
Я промолчал, но пожалел, что заранее не предупредил капитана о горе, постигшем старшину.
— Садитесь, — сказал нам Борисов.
Мы уселись на нарах, он же пристроился на снарядном ящике.
— Я хочу с вами посоветоваться, — начал он, почему-то избегая встречаться со мной взглядом. — О том, что делается на плацдарме, вам, наверно, и без меня известно. Последняя новость. За один вчерашний день наши отбили восемь атак. Потери огромные. В частности и среди медиков…
И тут я почувствовал, что этот разговор затеян не случайно, что он имел прямое отношение ко мне.
— Сегодня я побывал в истребительном противотанковом дивизионе. За час до моего прибытия там был убит военфельдшер. Сейчас там вообще никого нет…
Теперь осталось узнать, кому из нас — мне или Лундстрему — предложат восполнить собой потери…
Капитан перевел взгляд на меня.
Мне!
— Голубчик, выручите нас…
Так и есть!
— Я должен послать кого-то из вас двоих, — продолжал он. — Но вы уже понюхали пороху, а Лундстрем только что прибыл на фронт.
— Да, конечно, — сдавленным голосом произнес я.
В наступившей тишине я услышал легкое пошмыгивание носом — от волнения у «академика» всегда усиливался насморк. Когда я теперь увижу Валюшку? Да и увижу ли ее вообще?
— Ну как, договорились?
Как будто спрашивал моего согласия. Как будто я мог отказаться от нового назначения. Уж лучше бы он прямо взял и приказал!
— Слушаюсь, товарищ капитан! — ответил я, не вставая с нар.
— Иного ответа я и не ждал, — одобрительно заметил капитан. — А вам, Лундстрем, придется взять на себя командование взводом.
— Есть! — вскочил тот, сверкнув треснутым стеклышком очков, — уже успел разбить.
— Ну вот и хорошо, все согласны, — подытожил наш разговор капитан и обратился ко мне: — Голубчик, вы сможете отправиться
— Хоть сейчас! — сказал я.
— Честно говоря, чем раньше, тем лучше, — извиняющимся тоном произнес он.
— Мне собраться одну минуту.
— Ну так торопиться незачем. Спокойно сдайте взвод, имущество и затем поезжайте…
Было б что сдавать! Имущества-то у нас всего полмешка перевязочных материалов да двое носилок. Пяти минут за глаза хватит!
— Товарищ капитан, разрешите обратиться?
Саенков? Он тяжело поднялся, в упор посмотрел на капитана.
— Я слушаю вас, старшина.
— Прошу откомандировать меня вместе с товарищем лейтенантом!
— Вот как? — капитан встал. — Не хотите расставаться? Другая причина? Может, скажете какая?
— Надо и делом заняться. — В глазах Саенкова впервые после гибели Зины промелькнуло что-то вроде усмешки.
— По-вашему, выходит, то, чем занимается взвод, не настоящее дело? — возмутился капитан. — Спасение жизни раненых, с вашей точки зрения, пустяк или забава?
— Никак нет. Дело полезное, — сказал Саенков. — Да не мое оно, товарищ капитан. Мое дело — стрелять.
Капитан внимательно посмотрел на старшину.
— Что ж, в этом есть свой резон, — проговорил он. — Хорошо, быть по сему!
Я чуть не подскочил от радости. С первой же минуты на передовой иметь рядом верного и испытанного друга! О чем еще может мечтать новичок в боевой обстановке?
Ну и денек выдался. Пятый и последний день моего пребывания на переправе. Едва мы с Саенковым собрались попрощаться со всеми, как в землянку вбежал взволнованный Задонский:
— Хлопци! Форму прывезлы!
— Какую форму? — удивился Козулин.
— Червоноармийську! Для нас!
Вся четверка во главе с Орлом выскочила из землянки. Я переглянулся с Саенковым. Теперь им будет не до нас. Но просто так взять и уйти мы тоже не могли — столько пережито вместе!
Узнав от нас, в чем дело, остался и Лундстрем. Он аккуратно укладывал в пустом снарядном ящике принятые от меня перевязочные пакеты, бинты и вату.
— Может быть, сходим посмотрим? — спросил я Саенкова.
— А нам-то зачем? — ответил он, застегивая вещмешок.
В сущности Иван прав: получили ли они форму или не получили, нам уже должно быть все равно. А на деле я еще по инерции продолжал интересоваться делами взвода.
— Я взгляну! — сказал я Саенкову и вышел из землянки.
Неподалеку стоял «виллис». Около него, прямо как в сельмаге, суматошились все четверо санитаров: разглядывали, примеряли на глазок, выбирали подходящие по росту и размеру гимнастерки, брюки, шинели и ботинки. Тянулись и извивались серпантином солдатские обмотки. А Задонский уже скинул с себя пиджак и нырнул с головой в широченную гимнастерку.