И нет этому конца
Шрифт:
— Товарищ капитан, мне же хоронить надо!
— Ничего, похоронят и без вас.
— Я бы хотел присутствовать. Кроме того, мы собирались похоронить их рядом с другим нашим санитаром — за причалами.
— Тогда придется подождать, — жестко произнес он и кивнул в сторону санитаров. — Они тоже могут понадобиться.
Неужели ему до сих пор не давали покоя мои гражданские санитары? Или в самом деле они в чем-то провинились перед советской властью? Что ему известно о них? У меня же сейчас лишь к одному из
А что, если капитан имел дело лично ко мне? Сомнительно. Пока я за собой никаких грехов не чувствовал…
Землянка капитана находилась в крохотном овражке.
И тут меня точно кипятком обдало. Я вспомнил о записке Коваленкова, лежавшей в кармане шинели. Незаметно пригладил ее ладонью.
— Садитесь! — сказал капитан, когда мы вошли внутрь.
Я опустился на снарядный ящик.
Капитан уселся за самодельный дощатый стол, достал из полевой сумки какие-то исписанные листки, два карандаша.
Только после этого со значением произнес:
— У нас говорят правду.
— Я знаю, — сказал я, покраснев.
— Расскажите все, что вам известно о Чепале…
Значит, их интересовал Чепаль. Похоже, они уже располагали о нем сведениями. Как минимум — о его таинственном исчезновении. Как максимум — о его дальнейшей судьбе.
Я рассказал все, что слышал о нем от санитаров. Умолчал лишь о Коваленкове. Не все ли равно, кто первый сообщил о бывшем тесте?
— Стало быть, прошлое у него как стеклышко? — сыронизировал капитан.
— Вы просили меня рассказать, что я знаю. Я рассказал. А выводы делайте сами, — вдруг разозлился я.
— И сделаем, можете не сомневаться.
В последних словах мне послышалась угроза.
Я струхнул. Вспомнил о записке, лежавшей в кармане, о Коваленкове, которому ничего не стоило установить прямой контакт с капитаном, о своих санитарах, чье будущее, возможно, находится в руках сидевшего напротив меня человека. И решил вести себя потише.
— Значит, вы ничего не замечали подозрительного в этом человеке? — Многозначительность, с какой были сказаны эти слова, не предвещала ничего хорошего.
— Никак нет!
— А в других ваших людях?
Смятый листок раскаленным железом жег мне бедро.
— Тоже, товарищ капитан!
Помолчав, капитан впервые произнес просто, без иронии и скрытой угрозы:
— Что ж… — и добавил после короткой паузы: — Я ожидал от беседы с вами большего.
— Товарищ капитан, скажите же, что с ним? Где он? — не выдержал я.
— Где он? Здесь.
— Как здесь? — я окинул взглядом землянку. Попутно удивился, заметив в углу незнакомого сержанта. Тот сидел за крохотным столиком и записывал мои ответы. Когда он зашел?
Капитан сделал ему знак. Сержант встал и вышел из землянки. Вскоре над ступеньками, ведущими вниз,
Чепаль вошел с уже устремленным к столу, за которым сидел капитан, взглядом — выжидательным и покорным. На меня он почему-то даже не посмотрел.
— Ну что, Чепаль, так и не скажешь, что высматривал в селе? — вороша бумаги, спросил капитан.
— Товарищ капитан, я же казав…
— Ну ладно, собирайся.
— Куды, товарищ капитан? — испугался санитар.
— К себе, во взвод!
Это было так неожиданно, что Чепаль онемел от радости. И тут он взглянул на меня.
— Товарищ лейтенант! А я вас и не помитыв!
Пятясь к выходу, он долго благодарил контрразведчика:
— Спасыби вам, товарищ капитан! Спасыби вам, товарищ капитан!
Встал и я:
— Разрешите идти?
— Идите… Идите хороните своих бойцов! Бойцов!
Так называли моих гражданских санитаров впервые. Но большинство из них, ей-богу, это заслужили.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
От раненых нам стало известно, что последняя немецкая атака захлебнулась еще на дальних подступах к селу. В узкой лощине остались догорать двенадцать фашистских танков и самоходок. На какое-то время на переднем крае наступило затишье. Оставили немцы в покое и наш левый берег, хотя по-прежнему действовала переправа и все новые и новые подразделения перебрасывались на ту сторону.
Мы отправили в госпиталь очередную группу раненых и сейчас терпеливо ожидали возвращения паромов.
К нам с Лундстремом, сидевшим на бревне, подошел скорбный Орел. Сперва я подумал, что просто так — постоять рядом. А он, вежливо переждав какой-то наш случайный и необязательный разговор, вдруг сказал мне по-украински:
— Товарищ лейтенант, идить у землянку.
— А что там?
— Треба трошкы хлопцив помянуты…
— Прямо сейчас? — испугался я.
— Колысь треба ж…
Да, надо. Это я понял еще вчера. Подавленные смертью двух своих товарищей, санитары буквально не находили себе места. Особенно были потрясены Орел, Бут и Задонский. Требовалась хоть небольшая разрядка.
Но пить в боевой обстановке? Притом командиру со своими подчиненными?
Орел угадал мои мысли.
— Да там всего одна бутылка, — снова заговорил он по-русски. — На восьмерых. По чарке на брата и того не будет…
Ну если так — только помянуть.
Я встал, оглянулся на Лундстрема, который сосредоточенно ковырял сапогом песок.
— Товарищ фельдшер, пойдемте! — позвал его Орел.
— Вы — мне? — сделал тот удивленный вид.
— Да, вам.
Упрашивать его не пришлось. Он поднялся и, шмыгая носом, поплелся за нами.