И нет этому конца
Шрифт:
Я накурился до одурения. Попробовал встать, и меня тотчас же повело в сторону.
— Товарищ лейтенант, ось погляньте! — показал мне на берег Витя Бут.
Наконец-то артиллеристам удалось вытащить тягачом из воды последнюю из утонувших автомашин с орудием. Но едва понтонеры подогнали под погрузку новый паром из надувных лодок, как начался очередной минометный обстрел.
— По местам! — скомандовал я.
Мы сбежали по косогору в ближайшие укрытия. Из них был виден весь берег, и мы могли добежать
Хотя мины ложились поблизости от парома, артиллеристы не прекращали погрузку. Сейчас судьба явно благоволила к ним, точно хотела оправдаться в их глазах за свое прошлое упущение. Сердце у нас то и дело замирало. Но иптаповцы снова и снова поднимались среди разрывов и мчались к своим машинам и орудиям.
И все-таки какой-то шальной осколок не промахнулся. Один из бойцов побежал, сильно припадая на ногу. Его подхватил товарищ, помог сойти в щель.
— Орел и Задонский, с носилками — за мной! — приказал я.
Мы рывком поднялись и помчались к раненому. Ноги, как всегда, вязли в песке, проваливались в воронки…
— Мина! — крикнул я, услышав ее приближавшийся тонкий посвист.
Носилки покатились в одну сторону, а мои оба санитара — в другую.
Мина упала метрах в пяти или шести позади нас. Возьми она чуточку левее или правее, всех бы изрешетило. А так она угодила за небольшой бугорок, и он загородил нас от осколков.
— Вперед! — крикнул я санитарам.
Они подхватили носилки и побежали за мной. Поправляя на бегу пилотку, я дотронулся до чего-то твердого и бугристого. Шишка на голове? Откуда она взялась?
Но тут мы подбежали к раненому, и я позабыл о ней.
Ранение у младшего сержанта оказалось неожиданно тяжелым. Осколок попал в пах и, судя по всему, проник в нижнюю часть живота. Раненый с каждой секундой чувствовал себя хуже и все время спрашивал меня: «Товарищ лейтенант, неужто придется помирать?» Я как мог успокаивал его.
Наконец мы уложили раненого на носилки, и санитары понесли его к стоявшей на косогоре машине. Я же остался перевязывать молоденького ефрейтора, который при нырянии в воду с тросом сильно поранил руку.
И в этот момент я ощутил на голове какое-то неудобство. Потянулся рукой — и вспомнил. Бугорок, к моему удивлению, свободно передвигался под материей. Я сдернул с себя пилотку и увидел, что он скатился за подкладкой к звездочке. Я похолодел. Это был большой и острый, как бритва, осколок. Он пробил пилотку и спокойно улегся между складками. Он не мог быть на излете: мины рвались совсем рядом. Очевидно, когда я прижимался щекой к земле, его полет остановил какой-то камень или железка. Одно ясно — четверть сантиметра левее, и мне была бы крышка…
— Да, здоровая дура, — заметил ефрейтор. — Видать, товарищ лейтенант, вы в сорочке родились…
В
— Сохраните ее на память, товарищ лейтенант, — сказал раненый.
— Если собирать все железки, которые чуть не попали в тебя, никаких вещмешков не хватит! — ответил я и, сильно размахнувшись, запустил осколок подальше в воду. И мне тут же стало не по себе: а вдруг это дурная примета?
— По местам!
Боевые расчеты заняли свои места на пароме, и он медленно отчалил от берега…
А навстречу ему с той стороны с большой скоростью шел катер с развевающимся над ним красным флажком.
Первым с катера, как снег на голову, спрыгнул на берег капитан Борисов. Все такой же высокий, худой и сутулый. Я его ожидал давно, но только не оттуда. Но, как бы то ни было, появление капитана для меня приятная неожиданность.
Одно смутило: он как-то странно на меня посмотрел, словно оценивал. Не хватало еще, чтобы между нами черной кошкой пробежал подполковник Балакин. Впрочем, они вряд ли виделись после той бомбежки. Уж больно разные у них сегодня пути-дороги…
Крепкое рукопожатие. Хороший признак.
— Ну как, достается?
— Есть немного, — поскромничал я.
— Пойдемте к вам, — сказал он и зашагал вверх по косогору. Видя, что я молчу, напомнил: — Докладывайте!
Первым делом я поставил его в известность о гибели трех санитаров. Он перебил:
— О Панько и Зубке мне уже сообщили. Кто третий?
— Дураченко.
— Это который?
— Здоровенный такой, в полупальто. Помните, вы еще спросили его, где старшина?
— Да, что-то припоминаю. Когда?
— Сегодня утром, при налете авиации.
— Четверть взвода.
— Товарищ капитан, ложитесь! — крикнул я и, падая, потянул его за собой.
На этот раз я перестарался. Мина плюхнулась от нас в нескольких десятках метров на песчаном и безлюдном месте.
— Обычно они бьют точнее, — сказал я.
— Ну, не будем их ругать за недолеты и перелеты, — вставая и отряхиваясь, заметил капитан.
— Пойдемте быстрее! — забеспокоился я. — Хотите верьте, хотите нет, но этот участок у них здорово пристрелян!
— Вы, я вижу, лейтенант, понемногу становитесь настоящим фронтовиком…
Сказал и быстро отвел взгляд. Но шаг прибавил.
— Скажите, Задорин, — глухо произнес он, — как новенький фельдшер?
— Лундстрем?
— Да.
— Знающий медик и, по-моему, смелый человек.
— Очень хорошо.
— Товарищ капитан, — спросил я, — а за что его отчислили из академии?
— За то, что скрыл свое немецкое происхождение.
— Как немецкое? Он ведь обрусевший швед. Он сам сказал!