И он ее поцеловал
Шрифт:
– Почему вы не можете признаться себе, что чувствуете и что думаете на самом деле? Где же Эмма? Что с ней сталось? Что сталось с той маленькой девочкой, которая обожала валяться в грязи и петь невпопад?
Лицо ее перекосилось, Эмма всхлипнула. Он знал, что причиняет ей боль, но она вынудила его произнести все это, сама довела его до грани.
– Я скажу вам, что с ней случилось. Ее всю жизнь душили и подавляли другие люди и их мнения.
– Да кто вы такой, чтобы, критиковать мою семью? Вы даже не были знакомы с моими родными и ничего о них не знаете!
– Я знаю все, что мне
Эмма обмякла, воинственный дух покинул ее.
– Уходите, – сказала она. – Просто уходите.
– Вы назвали меня неискренним, Эмма, но лжете вы, а не я. Вы лжете сами себе. Вы отказываетесь от того, что хотите, в угоду тому, что обязаны делать. Вы подавляете свои истинные мысли и стараетесь думать так, как полагается. Вы лжете в сердце, и это самая худшая из всех видов лжи. Вы только и делаете, что стараетесь быть леди. Неужели вы не можете позволить себе быть просто женщиной?
Он отпустил ее руки, но, прежде чем она успела отвернуться, взял ее за подбородок, обнял за талию и поцеловал.
Она не ответила. Она стояла в его объятиях, словно кукла, не отбиваясь, но и не реагируя. Внутри у Гарри что-то сломалось, и он почувствовал, как распадается на части. Он еще крепче прижался к ней губами, охваченный страстью, гневом и разочарованием.
По его пальцам скатилась слеза. Обжигающая, словно кислота.
– Боже! – Он оттолкнул Эмму, в душе разгоралась ярость. Несколько недель он прыгал вокруг нее, как скулящий юнец, и ради чего? Чтобы почувствовать себя нищим с протянутой рукой или скотиной? Надо избавиться от нее. Сейчас же. Раз и навсегда.
Он пробежал пальцами по волосам, поправил одежду и попытался заговорить спокойно, хотя, самому хотелось сломать что-нибудь.
– Я больше никогда не прикоснусь к вам, – сказал он, подходя к дивану, на котором лежал его сюртук. – Никогда. Я снова возведу между нами стену пристойности, и мы будем безучастными, равнодушными коллегами.
Какая насмешка все эти пустые слова! Он сделал глубокий вдох.
– Подумав, я решил, что нам лучше вообще не встречаться лично по поводу вашей работы. Вернемся к письменным обсуждениям через курьеров.
Он развернулся и направился к выходу.
– В этом случае вы сохраните свою невинность, – выпалил он напоследок, – а я – свой рассудок.
Он рывком распахнул дверь, не удивившись тому, что застал по ту сторону миссис Моррис. Хозяйка дома покраснела и выпрямилась. Гарри отвесил поклон и без лишних слов прошел мимо, удивляясь, почему Эмма так переживает по поводу того, что подумает женщина, которая подслушивает частные разговоры и подглядывает в замочную скважину. Да он вообще многого в Эмме не понимает!
Он вышел на улицу и так: хлопнул входной дверью, что стекла в окнах задрожали. Благородные женщины – как чирей на заднице.
Глава 17
Быть все время хорошей – плохой выбор.
Начинался дождик. Эмма сидела за столом и смотрела, как раскачиваются на ветру длинные шторы французского окна, выходящего на пожарную лестницу. Она не знала, давно ли ушел Гарри, но ей казалось, что с того момента прошла целая жизнь. Ее жизнь. Пока куранты отсчитывали минуты и отбивали часы, воспоминания одно за другим проносились в ее мозгу.
Белые платья в грязных пятнах и умоляющий голос мамы, извиняющейся перед отцом за то, что лучший воскресный наряд Эммы снова запачкался.
Беззвучное шевеление губами в церкви, только бы не запеть во весь голос и не оскорбить слух Всевышнего.
Стрижка волос… запах сгоревшей книги… отец на другом конце обеденного стола и месяц ледяного молчания. Она дотронулась до шрама на щеке и почувствовала, как у нее сжимается горло и перехватывает дыхание. Усилием воли она изгнала отца из своих мыслей и стала думать о тете. Сразу полегчало. Дыхание восстановилось. Тетушка была способна на привязанность. Не проходило дня, чтобы тетушка не поговорила с ней. Тетушка любила ее, в этом Эмма нисколько не сомневалась.
Но были и воспоминания о прямой спине, напоминания о том, что нужно носить перчатки, и не бегать, и не показывать эмоций, и всегда быть милой. Вальсы в одном шаге от партнера. Вилки для десерта лежат сверху от тарелки. Носовые платки никогда не крахмалят. Всеми джентльменами владеет животная страсть. Люди не целуются, если они не женаты и не помолвлены.
В памяти всплыли слова Гарри, они больно ранили, потому что были правдой. «Вы не миссис Бартлби. Ваша тетя Лидия. А где же Эмма? Что с ней сталось? Что сталось с той маленькой девочкой, которая обожала валяться в грязи и петь невпопад?»
Она знала, что с ней случилось. За любовь и одобрение она заплатила высокую цену – утратила себя, частичку за частичкой, долгие годы от нее отрывали по крохотному, незаметному кусочку, пока она не превратилась в полузасохшую, полузадушенную и живую только наполовину.
А потом Гарри поцеловал ее, и все изменилось. В тот миг она проснулась, словно очнулась от долгой зимней спячки. Испуганная, да, но воскресшая и живая – каждой клеточкой своего тела, каждым вздохом души. А сегодня вечером она отреклась от всего этого и вновь потянулась к душной, но безопасной раковине, знакомой и одобренной свыше.
Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох, думая о тех поцелуях в конторе и об умопомрачительных вещах, которые мечтала проделать. Даже мысли об этом заставляли ее тело пылать от стыда и возбуждения.
«Отведите меня наверх».
Она бы так и поступила, Господь храни ее, и вся ее добропорядочность растаяла бы под жаром чувственных, неприличных обещаний, если бы она не знала, что хозяйка толчется за дверью в отчаянной надежде услышать о предложении руки и сердца для дорогой племянницы Лидии. Эмме вдруг захотелось рассмеяться. Только представьте себе ошеломление миссис Моррис, которой открылась правда – виконт делает Эмме предложение совсем другого рода, а дорогая племянница Лидии на деле оказалась чувственной, сладострастной гедонисткой, наслаждающейся каждым его словом. Пусть даже слова эти были жестокими и резкими.