Идя сквозь огонь
Шрифт:
— Перебьешься! — напустился на нее людоед. — Мало ли вам благ от меня перепадает?! И так жрете-пьете с моего стола!
— Совесть имей! — сварливо выкрикнула трактирщица. — Кем бы ты был без меня и моих сынов?! Когда от стужи подыхал, кто дал тебе приют? Обогрел, насытил?
— Совесть? Уже поимел! — хищно усмехнулся Махрюта. — Молвишь, кем бы я был без вас? Да кем бы вы сами без меня были?!
Кучка отверженных уродцев, боящихся из леса нос высунуть! А теперь всю округу в страхе держите!
Корчма у дороги выстроена за мои деньги, сынков твоих неприкаянных я одел-обул. Но тебе все мало! Сердце еще подавай! Ладно, получишь свое сердце, теперь же ступай прочь!
Покличь сюда Щупа и вели Марухе принести уксус!
Бормоча что-то себе под нос, Гоготунья скрылась за дверью.
— Лихо ты с ней обходишься! — Дмитрий сам дивился тому, что до сих пор не утратил способность трезво мыслить. — Не боишься нож в спину получить?
— Не боюсь! — тряхнул бородищей Махрюта. — Я ей нужен. Да с сими выродками по-иному и нельзя. Попустишь вожжи — мигом на шею сядут!
Вот и нынче чертова баба помешала беседе! А я хотел душу тебе излить. Не помнишь, на чем нас прервали?
— На обиде твоего отца, — подсказал людоеду Дмитрий, изо всех сил стараясь расслабить веревки на запястьях. — Тебя-то самого кто обидел?
— Меня? Да, в общем-то, никто! — развел руками Махрюта. — Судьба лихая обидела! У батюшки моего было двое старших сыновей: я и брат мой Авель!..
— Тебя, часом, не Каином кличут? — прервал вопросом его рассказ Бутурлин.
— Каином, верно! — радостно изумился тать. — А ты откуда знаешь?
— В святом Писании прочел! — ответил боярин, уже ничему не удивляясь. — Повествуй дальше!
— Ты только не прерывай меня! — назидательно поднял толстый палец Махрюта. — Вдруг я что-нибудь важное упущу!
— Не буду! — уверил чудовище в людском обличии Бутурлин. — Мне самому любопытно…
— Ну, вот! — возобновил рассказ тать. — Авель родился первым, а я, как ты разумеешь, вторым. Брат был старше меня лишь на год, а коли учесть мое превосходство в росте и силе, сия разница была вовсе незаметна.
С юных лет я побеждал его во всем: в скачках, стрельбе из лука, рубке на клинках. Но по закону, введенному Московским Владыкой, наследником отцового имущества и звания должен был стать не я, а бесталанный Авель!
Мне же, вопреки всем успехам, предстояло прозябать до седин в звании боярского чада и, подобно простому дворянину, служить чужим господам за лен! Сего я не мог снести!..
Знаешь, люди делятся на две породы: одни покоряются судьбе, другие идут ей наперекор! Я принадлежу ко второй породе!
— И что же ты сделал? — не удержался от вопроса Бутурлин.
— Попытался на свой лад вернуть справедливость! — ухмыльнулся Махрюта. — Выждал как-то ночью, когда братец заснет. Подкрался к Авелю и свернул ему голыми руками шею!
Хотел сбросить тело с печи, дабы все подумали, будто он, упав, об пол разбился. Но не тут-то было!
Один из наших дворовых углядел, как я кончал брата, и разбудил весь дом! Пришлось мне спешно уносить ноги!
За такое деяние батюшка меня бы не помиловал. Сам бы сволок на княжий двор да отдал палачам!
Ему и горя мало, что он сразу бы лишился двоих сыновей!
У него младшенький подрастал, от молодой жены, кою он взял после смерти матушки!
— Что дальше-то было? — вопросил, пытаясь расслабить узлы на запястьях, Бутурлин. — Уж коли начал, сказывай до конца!
— До конца так до конца! — утвердительно кивнул лиходей. — Потом мне пришлось скитаться на чужбине. Собрал шайку, стали мы промышлять по городам и весям…
Недолгим было то веселье! Выследил нас местный Воевода и по возвращении из набега встретил в поле с конной сотней!
Почитай, все мои спутники тогда полегли! Прорваться сквозь дозоры и уйти в лес посчастливилось лишь мне да еще одному из моих подручных…
Зима тогда выдалась студеная, ты и сам, верно, помнишь! Все зверье в норы да берлоги попряталось. Ни глухаря, ни зайца нельзя было добыть…
— Ну это, ладно! — поморщился от боли в затекших руках Дмитрий. — Скажи лучше, когда ты к людоедству пристрастился?
— Тогда же и пристрастился! — невозмутимо продолжал Махрюта. — Чтобы не загнуться от голода и стужи, пришлось мне оприходовать своего дружка! Если бы не он, живым бы мне оттуда не уйти…
Уже позже набрел я на селение сих выродков — тать кивнул на дверь, в кою вышла Гоготунья. — Я и помыслить не мог, что на свете такие людишки проживают!
Предков их за разные злодеяния из окрестных сел изгнали, и они на болоте обустроились. Притока баб со стороны у них не было, посему болотники переженились на близких родственницах.
От такого кровосмешения добра не жди! Наплодили они вскоре уродов! У одних в теле чего-то недостает, у других, напротив, что-то в избытке!
Сии тати и до моего прихода людоедством не брезговали, однако на большие дела не решались. Где мальца, заплутавшего в лесу, изловят, где купчишку проезжего подстерегут…
Они и меня думали сожрать, да силы не рассчитали. Я в одиночку их разбросал, словно медведь собак. Хотел истребить поганцев, да передумал.
Людишки такого рода охотно подчиняются силе. Я и решил воспользоваться этим их свойством. Сколотил из болотников новую шайку, научил их зброей владеть.
У меня с собой пищаль дробовая была да сабля. А выродков ножами и тесаками вооружил. Сего нам с головой хватило, дабы нагнать страх на мужичье.
Стали мы обкладывать данью окрестные веси. Вначале с каждого селения по ребенку брали, затем стали по два! Я к тому времени уже почуял вкус к человечине и другой пищи не признавал…