Идя сквозь огонь
Шрифт:
— Детей-то невинных почто лишал жизни, ирод?! — не сдержал гнева боярин.
— Так у них мясо нежней, чем у взрослых! — охотно пояснил ему Махрюта. — И вкуснее намного!
Что морщишься, парень? Не люб я тебе? Вот так открывай людям душу!
— У кого душа, а у кого — выгребная яма! — передернулся от отвращения к людоеду Дмитрий. — Мочи нет слушать твои пакости!..
Скрипнула дверь и в избу вошла девочка лет десяти, с трудом несущая огромную бадью. Судя по резкому запаху, в бадье был уксус.
— Что так
Исполнив повеление, девочка отошла в угол в ожидании новых наказов господина. Вся ее одежда состояла из мешка с прорезями для головы и рук, босые ноги сплошь покрывали ссадины и порезы. На худеньких руках тоже хватало рубцов, но уже от ожогов. Похоже, татям доставляло радость причинять ей боль.
При виде сего несчастного ребенка боярин испытал жгучий стыд. Во-первых, оттого, что невольно являл бедняжке свою наготу, во-вторых, потому, что не мог спасти ее из лап людоедов.
«Господи, дай мне освободиться! — мысленно обратился он к Создателю. — Клянусь тебе избавить землю от сей мрази!»
С мерзким скрипом вновь отворилась дверца, и в хибару проникло существо, при виде коего в душе Дмитрия ожили сказки о кикиморах и водяных.
Видом оно походило на оживленную колдовством корягу, коей неумелый резчик пытался придать людские черты. Жилистые руки твари спускались чуть ли не до колен, слипшиеся от грязи космы напоминали болотную тину.
Не искупляло безобразия его тела и лицо с кривым носом-сучком и слюнявым ртом, растянутым в бессмысленной ухмылке. Однако еще страшнее были глаза. Холодные, немигающие, они мерцали в полумраке хибары, словно болотные огоньки, нагоняя на боярина жуть.
— А, явился! — метнул в новоприбывшего татя хмурый взор Махрюта. — Гляди, Щуп, работенка для тебя появилась! Сможешь оприходовать сего заморыша?
— Жилист больно!.. — проскрипел, оглядев Бутурлина со всех сторон, человек-коряга. — Много возни с ним будет!
— Верно, жилист! — согласился с подручным Махрюта. — Так в жилах-то весь смак! Помнишь купца, коего мы съели по весне? Жиру хоть отбавляй, а вкуса — никакого!
Что, возьмешься за дело или мне кликать Сапа?
— Возьмусь… — кивнул своему Владыке Щуп. — Не надо звать, Сапа. Сап только испортит дело… Но все же сей молодец слишком жилист!..
— Ничего, вымочишь его в уксусе, яко зайца, — со знанием дела произнес Махрюта, — он и помягчает! Мне ли тебя учить!
— А ты, боярин, помолись Боженьке, пока есть время, да в грехах покайся! — обернулся к Дмитрию людоед. — Я тоже молиться буду за упокой твоей души!
— Ты в Господа веруешь? — изумился речам ирода Бутурлин. — А как насчет заповеди «возлюби ближнего своего»?
— Так я и люблю своих, — безмятежно улыбнулся тот, — Щупа, Сапа, матушку Гоготунью!
Притянув к себе Щупа, Махрюта обнял его с такой силой, что тот закряхтел
— Видишь, как я люблю своих? — с ухмылкой обернулся к Дмитрию людоед. — Только ведь ты мне не свой! Человечину не жалуешь, на таких, как я, с презрением смотришь!
Повстречайся мы в бою, ты бы мне голову снес, даже имени не спросив! А ведь я ничем не хуже Владык ваших, кои без войны обойтись не могут!..
Я убиваю, дабы насытиться, а Князья да Короли — из гордыни!
К тому же, народа они истребили куда больше, чем мои подручные.
Так что не попрекай меня заповедями Господними. Уж их-то я соблюдаю! Помнишь, Христос сказывал: «Вот плоть моя, ешьте ее!»
Я и ем плоть, видя в каждом смертном Божье творение. Так подумай, боярин, могу ли я быть врагом Христа? Нет, я — его верный последователь!
— Ты, видно, с головой не дружишь, — брезгливо поморщился Бутурлин, — коли прикрываешь свои мерзости именем Божьим!
— Знаешь, — улыбнулся, вспоминая былое, Махрюта, — то же самое мне говорил один проезжий грамотей! Сам-то он с головой дружил, книги разные почитывал!
Я его голову в память о нем замариновал. Погляди на сего ученого мужа! Может, встречались когда?
Подойдя к бочонку у стены, Махрюта вытащил оттуда за волосы крупную, украшенную бородой голову. При виде ее девочка-невольница вскрикнула от испуга, и Махрюта наотмашь ударил ее ладонью по лицу.
— Не тронь чадо, хворый сукин сын! — вышел из себя Бутурлин.
Яростно заревев, Махрюта одним прыжком сократил разделявшее их расстояние, и его рыбьи глаза, испещренные прожилками вен, впились в московита мертвящим взглядом.
— Никогда не называй меня хворым сукиным сыном, — прорычал он в лицо боярину, — ибо я — Здравый Сукин Сын!
Рванувшись навстречу врагу, Дмитрий попытался разбить ему головой лицо, но потерпел неудачу. Привычный ко всяким неожиданностям, Махрюта отпрянул назад, и удар боярина не достиг цели.
— Видишь, ты такой же, как я! — заключил душегуб, внезапно успокоившись. — О заповедях, о любви толковал, а сам ждал случая, чтобы в нос меня боднуть!
Ну да то не беда. Друзьями нам не быть, а вот жаркое из тебя выйдет отменное. И с чего это я открыл тебе душу, как на исповеди? Может, потому, что ты унесешь мои тайны в могилу?..
Впрочем, о могиле я вспомнил для красного словца. Ее-то у тебя не будет. Мясо твое мы съедим, кости зверье растащит и память о тебе быльем порастет!..
Он загоготал, радуясь своей неуклюжей шутке. Вторя ему, затрясся в смехе Щуп, брызгая на боярина зловонной, гнилой слюной.
— А ты со мной пойдешь! — прикрикнул на оглушенную пощечиной девчушку Махрюта. — Будешь чесать мне спину, а то зудит с самого утра!
Смотри! Не ублажишь мою чесотку — я тебе пальцы откушу! — прорычал, склонившись над несчастной, людоед. — Вставай живо!