Идя сквозь огонь
Шрифт:
— А ты не мог его спутать с кем-то иным? Сам ведь говорил, что московиты, с их бородами, все на одно лицо…
— Нет, брат, сию рожу я среди сотен других узнаю! — взъярился казак. — Она мне до сих пор является в страшных снах!..
— Где же ты с ним встретился? — боярин вдруг ощутил прилив волнения. — Сказывай!
— Проходя мимо княжьего двора, узрел! — поморщился казак. — Он с другими возчиками привез туда поленья…
— Сдается мне, я разумею, кто сей человек… — задумчиво потер лоб Бутурлин. — Никакой он не московит. Враг иноземный!
— Что тут у вас? — обратился к побратимам, подойдя сзади, Флориан. — Петр кого-то, встретил?
— Да, старого знакомого! — процедил сквозь зубы Газда. — Чтоб его наизнанку вывернуло!
— Похоже, встреча не принесла тебе радости, — покачал головой юноша.
— Так же, как и мне! — вскочил в седло Бутурлин. — Нам нужно спешить на княжий двор. Похоже, тать что-то замыслил!
Едва ли Великий Князь смог бы упрекнуть в праздности старшего боярина Воротынского. От рассвета и до заката сей державный муж прилагал усилия к тому, чтобы стольный град не испытывал ни в чем недостатка.
Михайло Кондратьевич без устали заботился о своевременном сборе податей с окрестных деревень, лично принимал на княжьем дворе жалобы и челобитные от подданных Московского Владыки.
И его усилия были видны всем. За время управительства Михайлы вокруг Москвы, как грибы, выросли купеческие посады, слободы оружейников и гончаров.
Не забывал боярин и о своих прямых обязанностях. Благодаря его присмотру, княжьи палаты содержались в образцовом порядке и чистоте.
Однако нынче боярина заботило иное. Хорошо разбираясь в приметах, он знал: жаркое лето ведет за собой лютую зиму. Нынешнее лето было особо знойным, что сулило грядущей зимой немилосердную стужу. Чтобы благополучно ее пережить, Москве нужны были, большие запасы дров и угля.
Разумея сие, боярин созвал старост подмосковных деревень и велел им начать заготовку топлива. Во исполнение его наказа вскоре в столицу потянулись обозы, груженые древесиной.
Каждая деревня платила подать, как могла. Одни селения посылали в Москву дрова, другие — уже готовые к растопке поленья. Не обошла сия повинность стороной окрестных собирателей хвороста и углежогов.
Ранним июльским утром на княжий двор въехал обоз, груженый светлыми, хорошо просушенными поленьями. Такое топливо княжеские слуги принимали с особой охотой, поскольку его сразу можно было употреблять в дело.
Воротынский, следя за разгрузкой дров, отметил усердие возчиков и одарил их медной мелочью. Деревенский староста, сопровождающий обоз, принял ее, не переставая кланяться и прославляя щедрость боярина.
— Можешь не благодарить! — снисходительно усмехнулся распорядитель княжьего двора. — Твоя деревня на хорошем счету.
Платили бы все дань так, как вы, на свете не было бы державы сильнее Москвии!
— Так-то оно так, боярин, да только лето сие едва ли было к нам милосердно! — вздохнул староста. — Солнце сожгло посевы, насилу собрали урожай!
— Но всё же собрали, — усмехнулся Воротынский, — как молвили в старину: «конец — делу венец»!
— Сказано, однако нам самим ныне голодно, да и сын у меня захворал, — чуя доброе настроение Воротынского, староста попытался его разжалобить в надежде получить еще пару медяков, — спину ему хворью свело. Лежит на печи, болезный, разогнуться, не в силах…
— То-то я не вижу его подле тебя! — прервал поток его жалоб боярин. — А кто тогда сей молодец за твоей спиной, зять али племянник? Что-то раньше я не видывал его на Москве!
— Да это селянин из соседней деревни! — староста поспешно отступил в сторону, чтобы не загораживать от боярских глаз своего помощника, — у них промыслов мало, так он к нам, подался…
Придирчивым взором боярин оглядел молодого возчика. На вид ему было не больше тридцати. Худощавый, но жилистый, парень был явно крепче, чем казался с виду.
Светлая кожа и более узкие, чем у московитов, скулы выдавали в нем северянина, равно, как и острая козья бородка. Жители Московии предпочитали носить бороду лопатой и после сорока лет редко ее подстригали.
Сия особенность не осталась незамеченной Воротынским, бдительно следившим за тем, чтобы на княжьем дворе не появлялись случайные люди.
— Кто таков будешь? — сурово вопросил он парня. — Откуда родом?!
— Из Пскова буду… — сильно налегая на «о», как и подобает северянину, ответил тот с поклоном, — в наших краях ныне голодно, вот мы всем родом и перебрались поближе к Москве…
— Близ Москвы, верно, сытнее будет! — рассмеялся Воротынский. — Что скажешь, дед, каков из него работник?
— Трудится на совесть, что накажешь, исполняет… — степенно погладил седую бороду староста. — До вина не больно охоч. Чего еще надо?
— Не охоч до вина? — глаза боярина широко раскрылись от изумления. — Тогда ему несладко будет на Москве! Здесь народ без вина не рождается и не умирает!
— Слушай, а может, он лазутчик иноземный? — сурово сдвинул брови к переносице Воротынский. — Сказывают, немцы да шведы не больно любят пить вино!
— ?.. — испуганно охнул староста, падая на колени. — Помилуй, боярин! Знай я, что он — швед или немчин, разве привел бы его на княжий двор?
— Ладно тебе убиваться, дед! — успокоил его Воротынский. — Пошутил я, разве не видишь?
— Отец родной, не погуби! — продолжал причитать старик. — Ты ведь знаешь, как верно мы служим Москве!..
— Говорю же, пошутил! — боярин отнял у старосты свою руку, кою тот пытался поцеловать. — Вот тебе на утешение!
Он вытряхнул из кошелька на траву горсть медных монет. Рассыпавшись в благодарности, староста и его работник принялись их собирать.
— Идите, выпейте за здоровье Московского Государя, — напутствовал их Воротынский, — а теперь все прочь со двора!