Идзуми Сикибу. Собрание стихотворений. Дневник
Шрифт:
«Да, трудно было более уронить себя в его глазах, — вздохнула женщина, но тут же подумала: — Так или иначе, его письмо опять оказалось весьма ко времени… Верно, и он смотрел на это небо, такое печальное и такое прекрасное». Обрадовавшись, она свернула исписанный ею листок бумаги и отправила принцу. Вот что там оказалось:
«Ветер словно готов сорвать все до единого листы на деревьях, его свист пронзает душу такой тоскою, какой еще не бывало. Небо затянуто мрачными тучами, но дождь чуть моросит, и есть в этом что-то невыразимо печальное…
65
За осенние дни Истлеть без остатка успеет Платье мое [164] : А дожди, ведь они неизбежны, Кто же мне одолжит рукава?..Грущу целыми днями, но никто не знает о том. Травы уже изменили свой цвет [165]
164
65 «Истлеть без остатка успеет…» — образ истлевающих от слез рукавов довольно обычен для поэзии эпохи Хэйан, ср., например, со стихотворением Неизвестного автора из антологии «Сюивакасю»: «От тайных слез // Давно рукава истлели, // Ничего не осталось. // Если ночью вдруг встречусь с милым, // Чем прикроюсь от взоров людских…»
165
66 «…уже изменили свой цвет…» — в этой фразе содержится намек на то, что чувства принца переменились.
166
67 «…ведь до холодных дождей…» — периодом холодных дождей (сигурэ) считался десятый месяц по лунному календарю (начало зимы).
66
Сколько долгих ночей Печалилась я и вздыхала, Глаз не смыкая… Одно занятие — слушать, Как кричат, улетая, гуси.О да, что может быть печальнее, чем вот так встречать рассвет! Я отворила боковую дверцу: луна клонится к западу, и ее чистое сияние разливается по небу, окрестности окутаны легким туманом, где-то звонит колокол, ему вторят далекие крики гусей, мысли о прошлом, настоящем и будущем тревожат душу, право, такого мне никогда не приходилось испытывать прежде, даже капли на рукавах, и те возбуждают какое-то особенное щемящее чувство.
67
Не только ведь я, И другие, наверное, знают — Предутренний месяц В пору Долгой луны [167] — ничто Так сильно не трогает душу…Вот если бы именно теперь кто-нибудь постучал в ворота… Что бы я почувствовала? Но увы, вряд ли найдется человек, встретивший рассвет так же, как я…
68
Есть ли другой Дом, где с такой же тоскою Ловят гаснущий свет Луны в предутреннем небе? Но кого мне спросить о том?»167
68 Долгая луна — иное название девятого месяца по лунному календарю.
«Не отправить ли написанное принцу?» — подумала женщина и в конце концов действительно послала к нему прислужницу, принц же, взглянув на послание, счел его вполне достойным обстоятельного ответа, однако же предпочел откликнуться немедленно, дабы письмо успело застать женщину до того, как она скроется в доме. Она и в самом деле еще грустила, любуясь луной, и открыла письмо с некоторой досадой… [168]
69
«За осенние дни И мои рукава истлели, Но похоже, что ты Всегда склонна была думать Лишь о своих рукавах…168
69 «…открыла письмо с некоторой досадой…» — раздосадована Идзуми Сикибу могла быть по двум причинам. Во-первых, увидев письмо, она поняла, что сам принц не приедет. Во-вторых, ей могло показаться, что принц ответил слишком быстро, а значит формально, не отнесясь с должным вниманием к ее посланию, содержавшему столь подробное описание чувств.
70
Зачем71
Глаз не смыкая, Слушаешь, как в облаках Гуси кричат… Но ведь занятие это Выбрала ты сама…72
Не только ведь я, И другие тоскуют, не в силах Взор оторвать От неба, в котором тает Утренний лик луны…73
“Есть ли другие?.. Но уж ты-то теперь непременно Глядишь на луну…” — Подумав, к тебе устремился Поутру, о чем сожалею…Увы, ворота оказались крепко запертыми…»
Прочтя письмо, она подумала, что, пожалуй, не зря отправила ему эти строки, нечаянно возникшие из-под кисти.
Так шло время, когда же приблизился последний день луны, от принца принесли письмо. Помимо жалоб на мучительную неизвестность, в которой он пребывал, не видя меня, там было написано следующее:
«Боюсь, моя просьба покажется вам странной, но до меня дошли слухи, что особа, с коей я при случае обмениваюсь словом-другим, в скором времени уезжает в дальние края, и мне хочется отнестись к ней хотя бы с одной строчкой, способной исторгнуть из ее души возглас восторга, а как я уверен, что только вами сложенное может произвести подобное действие, не откажите мне в любезности и напишите несколько слов… [169] »
«Ну, это уж слишком…» — подумала я, но ответить отказом не посмела, опасаясь, что это будет расценено как дерзость, а потому ограничилась таким письмом:
169
70 «…напишите несколько слов…» — в эпоху Хэйан было принято просить кого-нибудь написать письмо от своего имени (т. н. «дайсаку»).
«Не совсем понимаю, чем могу помочь…
74
О, слезы разлуки, Прошу, удержать постарайтесь Хотя б отраженье, Ведь осень уходит, не ведая, Что у меня на сердце…Признаться, я в замешательстве…»
Сбоку же я приписала: «А кстати…
75
Покинув тебя, Куда она устремилась? Ведь даже я, Смирившись, влачу свои дни В этом горестно-зыбком мире…»«Сказать, что вы полностью оправдали мои ожидания, значило бы проявить излишнюю самонадеянность… — ответил принц. — Вот только ваши подозрения… К чему эти слова о “горестно-зыбком мире”?
76
Ах, не все ли равно, Куда, покинув меня, Устремится другая, Знать бы только, что для тебя Я — единственный в этом мире… Тогда и я готов влачить…»Пока они такими обменивались письмами, настала десятая луна. На десятый день принц изволил пожаловать к женщине. Поскольку во внутренних покоях было темно и жутковато [170] , он прилег у порога и обратился к ней с самыми трогательными речами, кои, разумеется, не оставили ее равнодушной. Луна, из-за одной тучи выплывая, тотчас пряталась за другую, сеялся мелкий холодный дождь. Все это словно нарочно было сделано для того, чтобы возбуждать в душе щемящую печаль, женщина дрожала от волнения и от холода, и, приметив это, принц подумал: «Ну не странно ли, что люди говорят о ней дурное? Стоит взглянуть на нее, когда она вот так, совсем одна…» Его сердце преисполнилось жалостью, и, обращаясь к женщине, которая лежала истерзанная печальными думами и делала вид, будто спит, принц сказал:
170
71 «…во внутренних покоях было темно и жутковато…» — страх перед темнотой в эпоху Хэйан считался свидетельством аристократической натуры, он словно бы подчеркивал ее слабость и изнеженность. Особенно полагалось бояться темноты женщинам, это производило впечатление трогательной неискушенности. В данном случае речь идет о мужчине, но страх принца перед темнотой должен был вызвать у Идзуми Сикибу сочувствие, поэтому она особо это отмечает.