Игра на двоих
Шрифт:
— Скажи лишь одно. Все очень плохо?
Тот приподнимает голову и ловит мой взгляд.
— Да, волчонок. И это только начало.
Ночью мне снятся вопросы, много вопросов. И ответы, один страшнее другого. Блаженство в неведении.
Утром, когда я, одеваясь, стою у зеркала, еще сонный Хеймитч подходит сзади и обнимает меня, прижавшись небритой щекой к влажным после душа волосам.
— Прости, если напугал вчера. У меня и правда выдался сложный день. Может, я немного сгустил краски.
— Случилось что-то еще? — я смотрю в глаза его отражению,
— Я не хочу, чтобы ты думала об этом сейчас, — ментор перебивает меня и, взяв за руку, вкладывает в раскрытую ладонь маленький сверток.
— С Днем Рождения, — шепчет он.
Я и забыла.
— Как ты узнал?
— У меня свои источники. Я знаю все, что мне нужно. Все, что важно для нас двоих.
Губы сами собой растягиваются в улыбке. Я поворачиваюсь к мужчине и закидываю руки ему на плечи.
— Твоим источником информации обо мне должна быть только я.
Тянусь к нему, но он в последний момент чуть поворачивает голову, и мои губы касаются лишь щеки мужчины. Сделав вид, что не заметила его движения, разворачиваю подарок. Под яркой оберткой обнаруживается браслет. Четырнадцать драгоценных камней, соединенных тонкой серебряной нитью. Все разноцветные: черный и белый на концах, а между ними — прозрачный, жемчужный, желтый, оранжевый, коралловый, рубиновый, красный, зеленый, голубой, синий, фиолетовый и серый.
— Это наш мир, — тихо поясняет Хеймитч, — Тринадцать Дистриктов и Капитолий. Я готов подарить их тебе. Сделать с ними все, что ты захочешь. Заставить лечь к твоим ногам, а если не захотят повиноваться — уничтожить. Я смогу. Ты веришь мне?
Если при виде подарка я потеряла дар речи, то сейчас все подходящие случаю слова — удивления, благодарности, восхищения, — просто вылетели из головы. Не отрывая глаз от переливающихся в лучах рассветного солнца всеми известными мне цветами граней, закатываю до локтя рукав рубашки и протягиваю руку Хеймитчу. Когда щелкает застежка, еще несколько секунд рассматриваю браслет, а затем наконец отваживаюсь поднять взгляд на мужчину. Я вижу страх и тревожное ожидание в до боли любимых серых глазах. Не знаю, чем заслужила такую любовь. Не знаю, что должна сделать, чтобы показать, как сильно люблю его в ответ. Очень, очень сильно.
— Да, Хейм. Я верю.
Лед страха в его глазах тает, а губы растягиваются в улыбке, которую я никогда не видела прежде. В ней нет радости, или веселья, или насмешки, или довольной ухмылки. В ней — счастье. Я сделаю все, чтобы видеть эту улыбку каждый день, час, минуту и секунду нашей жизни.
Разворачиваюсь к зеркалу, кладу его руки на свою талию и накрываю ладонями. некрепко сжимая. Ментор опускает голову мне на плечо. Мы любуемся своим отражением. Смеясь, в шутку спрашиваю:
— Корона, подвеска, браслет… Ты становишься слишком предсказуем. Чего мне ждать в следующем года? Кольца?
Мой, как мне кажется, невинный вопрос застает мужчину врасплох. Теперь в его глазах — непонимание и… неверие? Мне требуется минут пять только на то, чтобы понять двусмысленность сказанной фразы. Ведь обычно кольца дарят на помолвку.
— Прости, ментор. Я не это имела в
Тот только смеется в ответ. Слегка наклонившись, оставляет на моих губах легкий, ни к чему не обязывающий поцелуй. Но мне этого мало, и я требую продолжения, схватив Эбернети за воротник рубашки и снова привлекая к себе.
— Семнадцать, Хеймитч. Я уже не ребенок.
— Вижу. Сложно не заметить, — мужчина отстраняется и окидывает меня оценивающим взглядом.
Отчего-то я чувствую себя обнаженной. Неловкое ощущение. Но пора, наверное, к нему привыкать.
— Хейм!
Он не успевает ответить: дверь жалобно скрипит под тяжестью ударов маленьких кулачков Эффи. Визгливое «с добрым утром!». Ничего доброго, Бряк. Воспользовавшись последним отведенным нам мгновением, напарник приближает свое лицо к моему и, коснувшись двумя пальцами подбородка, заставляет забыть обо всем. Все, что я вижу — его глаза. Для меня в них — целый мир.
— Когда подарком станет кольцо, я буду иметь в виду именно это.
Он уходит, а я так и остаюсь стоять перед зеркалом, чувствуя, как время утекает сквозь пальцы, как бы сильно я ни смыкала их в стремлении замедлить его безжалостный бег. Семнадцать. В моем списке желаний семнадцать пунктов. Я хочу прожить еще как минимум семнадцать лет. Я люблю Хеймитча в семнадцать раз сильнее, чем вчера. И так каждый день. Отвернув рукав рубашки, чтобы серая ткань рубашки скрыла браслет от посторонних глаз, иду завтракать.
Дальше в игру вступает команда подготовки. Все расписано по минутам до самой последней, когда на головы Китнисс и Пита опустятся короны Победителей. Ванная комната. Горячая маслянистая вода. Колючее махровое полотенце размером с простыню. Зачем я принимала душ утром? Не помню. Глубокое кресло и зеркало напротив. Перед глазам мелькают острые лезвия ножниц, срезающих посеченные кончики отросших волос. Укладка. Слишком много мусса: прическа застывает как слегка подтаявшее мороженое в морозильнике. Под острыми краями пинцета брови превращаются в ниточки. В воздухе чувствуется запах лака для ногтей. Опускаю глаза и вижу, как по рукам и ногам стекает кровь. На лицо ложится искусно разукрашенная маска. Удлиненные тушью ресницы взлетают к бровям, а глаза, жирно обведенные черным карандашом, кажутся огромными. Теперь капли крови проступают и на ставшими вдруг миниатюрно-кукольными губах.
Цинна помогает втиснуться в короткое платье с узким лифом и пышной юбкой и, недовольно покривив губы, дополняет его бордовым поясом. Каблуки такие высокие, что теперь я одного роста с бедным Хеймитчем, замершим, словно каменная статуя в саду Президента, в дверях при виде напарницы.
— Кукла?
— Это нормально, детка. Мы все куклы. Видела мой костюм?
Я едва сдерживаю смех, глядя на мужчину. Наполовину расстегнутая темно-красная рубашка, заправленная в идеально выглаженные черный брюки. Серебряный волк на шее призывно блестит под ярким светом лампы. На плечи накинут длинный фрак того же угольного оттенка. Волосы расчесаны и выпрямлены. Остроносые туфли сверкают после того, как на них выдавили по два тюбика чистящего крема.