Игра на двоих

Bizzarria

Только мне кажется, что Эвердин начинает осознавать все происходящее вокруг, как она хватает ментора за руки, умоляюще смотрит в глаза и просит помочь им обоим пережить этот проклятый Тур. Нет, она так ничего и не поняла. Вот он, момент, когда бывший трибут узнает, что Игры — это навсегда. Хеймитч качает головой; я почти вижу, как его губы искривляет злая усмешка.

— Этот Тур? Проснись! С возвращением домой ничего не закончится. Этот поезд, с которого вы так хотите сойти — вся ваша жизнь! Попробуйте выйти не на той станции, и Сноу моментально уничтожит вас, ваши семьи и ваших менторов!

Китнисс переводит умоляющий взгляд с меня на Хеймитча. Прости, девочка.

Не мой выбор. В нашем мире надо платить за все, даже за жизнь. Эбернети смягчает тон, ставший из насмешливо-рассерженного поучающе-властным, почти покровительственным. Он рисует перед ошеломленными трибутами картину их будущего, безрадостного в своей неизбежности и предсказуемости. Теперь, с этого момента и до последнего дня своей жизни, они должны быть всегда вместе. Жить, есть, спать, гулять, посещать балы и званые обеды, тренировать трибутов, приезжать в Капитолий и возвращаться в родной Дистрикт. Рука об руку. От рассвета до заката, от захода солнца до его первого утреннего луча. Иначе все теряет смысл. Иначе вся система рушится. Сноу не может допустить, чтобы это произошло. Мы не можем допустить, чтобы это произошло не по нашему плану.

— Сейчас ваша задача — отвлекать всеобщее внимание от настоящих проблем! — подводит итоги короткой нравоучительной беседы Хеймитч.

— И что же нам делать? — интересуется Мелларк.

Мне нравится, что на его лице, в отличие от Китнисс, нет выражения обреченной покорности. Он больше похож на человека, получившего в свои руки руководство к действию и готового принять его как единственно верное направление своего дальнейшего движения.

— Улыбаться, — отвечает ментор, — держаться рядом друг с другом, читать карточки, которые дает Эффи. Следовать правилам — тем, что предлагаем мы, и тем, что установил Сноу. И будете вы жить долго и счастливо!

За все то время, что я знаю Хеймитча, никогда не слышала в его голосе столько иронии.

— Ну как, справитесь? — мой вопрос только для Китнисс.

Та лишь кивает. Пит подходит и крепко обнимает ее. Девушка опускает голову ему на плечо и смотрит в грязное окно, наблюдая, как миротворцы замывают пятна крови на Площади. Не боясь быть замеченным в кромешной тьме, что окружает нас, Хеймитч легко сжимает мою руку в своей и, обращаясь к трибутам, но смотря только на меня, говорит:

— Вы справитесь. Я обещаю.

Я знаю, что он сдержит обещание.

И все продолжается. День за днем. Дистрикт за Дистриктом. Одна карточка сменяет другую, но смысл сказанного не меняется. Благодарность и восхваление Панема за то, что свел их и милостиво позволил любовной истории получить счастливый финал. Написанные Бряк речи звучат, на мой взгляд, излишне пафосно, но мертвые интонации Пита и Китнисс заметно ослабляют производимый ими эффект. Эффи злится, Хеймитч хмурится, я задумчиво покачиваю головой в такт, пока стою на сцене рядом с ними и жду, когда, наконец, закончится этот фарс.

Победителям дарят цветы и памятные таблички, приглашают на торжественные ужины. Экскурсии отменены, и на то есть сразу несколько причин. Я внимательно смотрю по сторонам, пока мы проезжаем уже знакомые мне и Хеймитчу места. Все выглядит еще хуже, чем в прошлом году. Почти каждый Дистрикт, кроме самых близких к Капитолию, переживает небывалый упадок. Конечно, Сноу не хочет портить впечатление от Тура пустыми серыми пашнями, мертвыми садами с гнилыми фруктами, тощим от нехватки еды скотом. А еще Президент боится беспорядков, которые могут устроить местные жители. На Главной Площади, пока Китнисс и Пит держат речь, миротворцы еще могут контролировать недовольную толпу, но кто знает, что может случиться в любом другом месте — в открытом поле или в темном переулке.

Победители

Семьдесят Четвертых Игр изо всех сил стараются отвлечь внимание готовых взбунтоваться людей. Но у них не получается. Они обнимают и целуют друг друга у всех на глазах, почти на каждом шагу, почти после каждого слова, написанного на карточке. Пит произносит речь, Китнисс с улыбкой смотрит не на толпу, но на него, своего возлюбленного. Они пытаются сделать вид, что наибольшее удовольствие им доставят даже не нежные объятия, но возможность разделить свою радость со зрителями. Однако те от этого явно не в восторге. Я вижу, как их лица перекашиваются от злобы при виде почти семейного «счастья» Китнисс, и дело здесь совсем не в зависти. Эти люди могли бы ненавидеть ее за то, что она жива, а их дети погибли, — так же, как год назад происходило со мной. Но сейчас причина кроется совсем в другом. Они видят перед собой не живого человека, но марионетку Капитолия. И злятся на саму куклу, но никак не на кукловода. Они хотят узнать правду. Они видят в ее действиях гораздо больше смысла, чем она. Они жаждут услышать Китнисс, так, чтобы с губ девушки срывались не слова Капитолия, но ее собственные. Чтобы она говорила с ними, искренне, как делала это на Арене или в Одиннадцатом. Но такого больше не повторится, мы не допустим. Они понимают это, и их злость выходит из-под любого контроля.

И, конечно, в каждом Дистрикте находится пара не блещущих особым умом смельчаков, складывающих пальцы в знакомом жесте и впоследствии расплачивающихся за этой собственной жизнью. Мужчины и женщины, богатые и бедные, пожилые и совсем юные — они разные, эти бунтари. И все они понимают Китнисс по-своему. Хеймитч подает знак растерявшейся было девушке, чтобы та как ни в чем не бывало продолжала читать, а сам не отрывая глаз следит, как пара миротворцев бросается в самую гущу толпы, вытаскивает нарушителей спокойствия и уводит их прочь. Публичных казней больше нет — все происходит незаметно и оттого еще более страшно. Мы все ведь прекрасно знаем, что случится после того, как они завернут за первый попавшийся угол.

От напряжения и страха, что не отпускает ее даже во сне у Китнисс стремительно сдают нервы. Она отказывается от еды и все меньше спит: команда подготовки уже устала жаловаться на то, какое количество тонального крема уходит, чтобы замазать темные круги под глазами и убрать мертвенную бледность с кожи. Теперь Вения, Октавий и Флавия просто молча делают свою работу и скрываются в купе, превращенном в мастерскую стилистов. Цинна пытается занять ее разговорами о моде, ведь у Победителя ведь должно быть какое-то увлечение, но девушка остается безучастной. Она искренне благодарит старого друга и вежливо отказывается от любой помощи.

Мне не жаль ее. Я переживала то же самое — страх, боль сомнения. Разве что без риска вызвать гражданскую войну. Слышу, как она кричит по ночам, но лишь сильнее прижимаюсь к лежащему рядом Хеймитчу. Нам надо быть осторожнее, и теперь напарник приходит ко мне очень поздно и ненадолго. Не хочу отпускать его и терять время. Мне снится, будто мы с Эбернети слушаем Победителей, стоя в толпе, и прерываем их на полуслове, поднеся к губам три пальца, а затем подняв их над головой. Это ради нас миротворцы лезут в самое пекло. Это нас убивают в темном углу выстрелом в голову. «У Китнисс есть Пит, и им не нужно скрываться, как мне и Хеймитчу», — раздраженно думаю я, проснувшись от воображаемого звука выстрела. А утром, краем уха прислушавшись к сплетням, с удивлением узнаю, что парень и правда помогает напарнице пережить холодные ночи, полные кошмаров. Губы трогает усмешка. И как только Эвердин пустила парня в свою постель?