Игра на двоих
Шрифт:
На Площади повисает тишина. Ее прерывает негромкий свист — условный знак Руты и Китнисс. И молчания больше нет: толпа гудит, словно разбуженный улей. Камеры медленно, ряд за рядом, скользят по лицам в поисках виновного. Миротворцы достают оружие и ныряют в толпу. Начинается паника. Я срываюсь с места и бросаюсь на сцену за обезумевшей Китнисс, но Хеймитч отталкивает меня в сторону и яростно кричит что-то Цинне. За поднявшимся шумом я не разбираю, что именно. Стилист крепко держит меня за руку, пока Эбернети расталкивает миротворцев, удерживающих Китнисс и, обхватив ее поперек тела, тащит обратно во Дом Правосудия.
Они вытаскивают из толпы темнокожего старика; грязные босые ноги волочатся по земле, пока его поднимают на помост. Мужчину ставят на колени и глава миротворцев пускает пулю ему в голову. Последнее, что я вижу, прежде чем захлопываются двери, — безжизненное тело на темных, прогнивших от старости и сырости досках, и разбегающиеся в разные стороны ручейки крови. Последнее, что слышу, — выстрелы, выстрелы, выстрелы. Крики, удары, взрывы и снова вопли. И это далеко не все, не единственный ужас, в котором нам пришлось участвовать, причиной которого стали именно мы. Продолжение следует и обещает быть куда более страшным и кровавым.
В диком, животном крике Китнисс больше нет ужаса, только праведный гнев. Хеймитч одной рукой все так же держит ее, а другой подталкивает меня и Пита налево, в угол, куда не достает свет ламп. Следуя за парнем, вижу шаткую конструкцию, когда-то служившую лестницей на чердак. Время не пощадило ступеньки и перила. Прогнившая до самого основания древесина угрожающе скрипит под ногами. Я прыгаю с одной сломанной ступени на другую, боясь, что они вот-вот развалятся под нашим общим — немаленьким — весом. Но все обходится. На самом верху Пит вытягивает руки над головой и откидывает тяжелую дверцу. Один за другим мы проникаем на чердак. Бросив мимолетный взгляд на внешний вид помещения, можно быть уверенным, что прослушки здесь нет. У миротворцев нет времени на темные углы вроде этого. И нам это только на руку.
Теперь очередь Хеймитча кричать. Вся та ярость, что кипела во мне, словно не вовремя разбуженный вулкан, выплескивается из него брызгами раскаленной лавы.
— Ваше дело — проще не бывает! Неужели так трудно — прочитать, что написано на карточке, помахать рукой, взять букет и убраться назад?!
Китнисс яростно мотает головой. По ее лицу, испачканному смазанным макияжем, текут слезы. Девушка бормочет что-то себе под нос и мне приходится сделать шаг к ней, чтобы разобрать отдельные слова сквозь рвущуюся наружу истерику.
— Я не хотела, чтобы кто-то погиб. Он должен это понять…
Недоуменно оглядываюсь на напарника: мне кажется или мы и правда что-то упустили?
— Что ты несешь? Кто должен понять?
Стоит имени Президента сорваться с ее губ, как огонь внутри сменяется льдом. Значит, все еще серьезнее, чем мы думали. Все еще хуже. Просто так он в Дистрикт-12 не заявился бы, должно было случится что-то по-настоящему важное. Это не гнев от неповиновения подданных. Это страх перед последствиями их непослушания.
— Что он хотел?
— Он боится бунта в Дистриктах. Он думает, они не верят в нашу любовь.
— А что в нее верить? — презрительно фыркаю я. — Между вами в последние полгода не было видно даже намека на элементарную человеческую симпатию и теплоту!
Хеймитч посылает мне предостерегающий взгляд, но я не реагирую.
— Что еще?
— Он и сам не верит в нас.
— Тоже неудивительно. Стоило вам вернуться в Дистрикт, как каждая минута, проведенная порознь, могла дать ему повод усомниться, что он правильно сделал, позволив жить вам обоим.
— В этом и дело, — глухо признается Китнисс. — Он следил за нами все это время. За каждым шагом. За каждым вздохом.
Сначала я думаю о вечерах, что провела в доме Хеймитча, который мы даже не подумали обыскать на наличие камер (вдруг что-то изменилось с того момента, пока мы были в Капитолии?), но мысли неизбежно возвращаются к нашим Победителям. Что-то не дает мне покоя.
— Эвердин, — прошу я, — скажи мне, что ты ни одним своим словом или делом не дала ему понять, что вам с Питом мешает быть вместе не только взаимное равнодушие, но и что-то еще.
Девушка лишь затравленно смотрит на меня.
— Кто-то еще, — еле слышно поправляет она.
Деревянная перегородка жалобно стонет под обрушившемся на нее ударом моего кулака.
— Много он видел?
— Он видел все.
Я лишь обреченно вздыхаю. Новая проблема. Не успеваю додумать мысль, как меня перебивает Хеймитч.
— И вы все еще должны заставить его поверить?
Неужели Сноу дал девчонке второй шанс?
— Не его. Других людей, мирных жителей. Все, что теперь от нас требуется, — успокоить их. Дать им надежду.
Выглядит так, будто оружие, которое мы использовали в последнем разговоре с Крейном, обернулось против нас самих.
— Ты могла сказать мне об этом раньше?! — взрывается Пит. — Понимаешь, как они теперь воспримут мои обещания?
— Прости, я не знала, что делать! — отчаянно-озлобленно кричит Китнисс. — Он грозился убить моих близких!
— У меня тоже есть близкие! Люди, которых я обязан защищать! И все остальные — простые жители Дистриктов, которые и понятия не имеют, в какую беду попали из-за нас!
— Думали бы лучше о себе! — рявкает ментор. — Кто нас самих защитит?
Мужчина громко выдыхает, усталым жестом проводит по волосам и спрашивает:
— Китнисс, о чем ты думала, когда несла весь этот бред со сцены?
В его голосе больше нет злости, только разочарование и сожаление.
— Я думала про Руту, — запинаясь, отвечает Китнисс.
Я вдруг вижу на ее месте не взрослую девушку, но совсем маленького, беззащитного ребенка, который и сам не понимает, как смог натворить такое. Она в растерянности, в смятении, в отчаянии. И ей безумно, бесконечно страшно. Она — не мы. Я и Хеймитч сознательно ввергаем всех и вся в войну — пусть и не сразу, не рывком, но медленно, постепенно, осторожно. Шаг за шагом, чтобы держать все происходящее под контролем. Китнисс никогда не думала об этом. Не подозревая о наших планах, она искренне не понимает, как смогла зажечь факел восстания. Девушке нужно совсем не это: она просто хочет, чтобы все ее близкие были живы и здоровы, и Сноу не коснулся их ядовитыми шипами своих роз. Я не знаю, думает ли она все еще о мести за сестру. Я верю, что Китнисс никогда и ни за что не забудет, кто виноват в гибели девочки. Но вряд ли она готова обратить в прах весь мир, чтобы добраться до Президента и сомкнуть пальцы на его горле, как упорно и методично делает это Хеймитч, чтобы отомстить за нас и наши разрушенные до основания жизни.