Игра на двоих
Шрифт:
— Я справлюсь, Эрика.
— В тебе я не сомневаюсь. А Китнисс?
— Не знаю, — честно признается парень. — Мы не разговариваем с того момента, как вернулись в Дистрикт после Игр.
— Ясно, — мрачно подытоживаю я. — Ладно, поговорим с ней перед самым началом. Она должна понимать, как это важно.
— Мы не подведем вас. Вы слишком много сделали для нас обоих, и если что-то случится, под ударом окажемся не только мы.
— Думал бы в первую очередь о себе, парень, — тихо ворчу я, заталкивая поглубже в глотку слова сожаления, готовые сорваться с языка.
Если бы он знал… Возненавидел бы? Или улыбнулся и
— Я думаю обо всех, — смеется Пит. — Перед Капитолием и Сноу мы все — команда. Одно целое.
— Одно целое, — мой голос прокатывается эхом по пустым комнатам.
Наш разговор прерывается прибытием Порции и ее помощников. Не желая помешать превращению Мелларка в красавца, по которому будет сходить с ума женская половина Капитолия от двенадцати до ста двенадцати лет, накидываю на плечи пальто и незаметно ухожу. Хеймитч обнаруживается в гостиной. Сидит в кресле с книгой в одной руке и бутылкой в другой. Уже отработанным жестом отбираю у него алкоголь и вышвыриваю сосуд в окно. Звон разбившегося — льда? стекла? — отдается болью в голове.
— Ну и что, по-твоему, будет с моим садом весной?
— Ничего не будет. У тебя даже деревья давно спились, — хмуро парирую я. — Их нет смысла поливать ничем, кроме спирта, — вянут и засыхают моментально.
Напарник криво усмехается и, покачиваясь, идет в душ. Я проветриваю комнату, подбрасываю в камин пару деревяшек и иду домой переодеваться в подобающий случаю и крайне неподходящий погоде наряд. Мы с Хеймитчем выходим каждый из своего дома ровно за минуту до появления наших Победителей. Спускаемся по ступенькам, делаем еще три шага навстречу друг другу, киваем, поворачиваемся к камерам и застываем на месте — рядом, но не касаясь один другого даже кончиками пальцев. Мы под прицелом, нам нельзя выдать себя. Все внимание — на наших влюбленных. Мы прячемся за их спинами, словно актеры — за масками сыгранных ими ролей.
Приветливо махнув телезрителям и поздоровавшись с Цезарем, ждем выхода Китнисс и Пита. Девушка появляется в сопровождении Эффи, парень выходит из глубин дома в гордом одиночестве. Они едва замечают камеры, летя навстречу друг другу. Обнимаются и, оступившись, падают в снег. Недолго думая, Эвердин страстно целует Мелларка. Я навешиваю на лицо умиление, а мысли сами собой несутся вперед: значит, Бряк успела проинструктировать Китнисс, что Игры начинаются не в Капитолии, но прямо сейчас, за порогом родного дома. Все выглядит случайностью. Девушка заливается вполне правдоподобным румянцем и смотрит в объектив из-под смущенно опущенных ресниц, довольный парень помогает ей подняться с земли и крепко обнимает за талию.
Вам когда-нибудь хотелось узнать, что происходит на сцене после слов «Стоп! Снято!»? Поверьте, ничего хорошего. Китнисс моментально отшатывается от Пита, стряхнув раздраженным жестом его руку. Парень что-то тихо говорит ей в ответ, отчего на ее лице мелькает оттенок вины и уже не притворное смущение. Она нервничает больше обычного. На какую-то долю секунды это кажется мне странным, но я списываю ее поведение на мандраж перед началом Тура. Эффи собирает всех — разве что не пересчитывая по головам, — чтобы ехать на вокзал. В этом году празднества в родном Дистрикте не будет. Видимо, Сноу посчитал это слишком большой честью для Богом забытой деревни под названием Шлак.
По
Прибываем в Одиннадцатый. Эффи шутливым тоном удивляется количеству охраны вокруг нашей компании, но по ее дрожащим рукам я понимаю, что капитолийке совсем не до смеха. Защищают нас от мира или мир от нас? Непрекращающаяся болтовня Бряк раздражает, но я искренне благодарна ей за исписанные каллиграфически-красивым почерком карточки с речью, которые она протягивает Питу и Китнисс. Этой женщине лучше всех известно, какой именно бред должны нести наши трибуты, чтобы угодить Президенту и заверить зрителей всего Панема в своей любви. Я вижу, как меняется выражение глаз девушки, когда она слышит имя своей покойной союзницы. Отчего-то меня радует готовность Пита помочь ей. Вид улыбающегося парня внушает доверие и чувство защищенности — не совсем то что я испытываю, находясь рядом с Хеймитчем, но что-то отдаленно похожее. Более светлое, менее сильное.
Мэр произносит вступительное слово. Я пропускаю его мимо ушей: каждый год говорится одно и то же. Распахиваются массивные двери Дома Правосудия, и Эффи, продолжая раздавать ценные указания, выталкивает Победителей на сцену. Те несмело приближаются к микрофонам и приветствуют жителей Одиннадцатого. И все же я недооцениваю парня: опустив бумажку, он решает дополнить слова неожиданным, неслыханным действием.
— А так вообще можно? — интересуется не слишком сведущий в правилах Цинна.
— Нет, — качает головой Хеймитч. — Но он сделал.
Я смотрю на ментора, пытаясь просчитать, насколько опасен такой шаг. Но мужчина лишь усмехается, чуть наклоняется ко мне и шепчет:
— Прекращай волноваться по пустякам. Это не так страшно. Не совсем по плану, но вполне поправимо.
Мне не остается ничего, кроме как кивнуть в знак согласия. Если к безрассудному поступку Пита остаются равнодушными все, кроме родственников Руты и Цепа, то проникновенная речь Китнисс мгновенно вызывает волнение и смятение в умах всех собравшихся.
Она плачет и заставляет плакать не только семьи погибших трибутов, но всех, от стариков до детей. Всех, от последнего нищего, сгорающего в голодной агонии, до рыщущего в толпе карманника, пришедшего только за тем, чтобы вытащить у кого-нибудь старый кошелек с парой заржавевших мелких монеток. Она просит прощения, и мама Руты прощает ее. Камера берет крупным планом лицо темнокожей женщины и я ясно вижу прощение и благословение убийце дочери в ее добрых шоколадных глазах. «Что же ты творишь, Эвердин?!», — сердце каменеет и превращается в ледяной сгусток злости. Это не поможет. Она делает только хуже себе и нам. Как объяснить это глупой девчонке, что, если она не остановится в самоуничтожении, уничтожат всех?