Игра на двоих
Шрифт:
Но все же это мы, сколько бы ни трепала нас обоих судьба. Я и он. Первый шаг дается с трудом, а второго я уже на замечаю. Обнимаю ментора так крепко, как только могу. Сейчас имеем значение только мы. Тот как-то судорожно вздыхает, будто мои прикосновения причиняют ему боль. Но уже секунду спустя его руки обвиваются вокруг меня, а горячее дыхание обжигает шею.
— Осторожнее, дорогая, — сбивчиво шепчет Хеймитч. — Не сломай меня.
Я не слышу привычной иронии, и это пугает ещё сильнее, чем надтреснутый голос. Он не смеётся, не шутит. Его и правда ломали. Мой внимательный, жадный взгляд скользит по изможденному лицу ментора и сразу же цепляется
— Останется шрам… — с сожалением в голосе произносит он.
Я смеюсь со слезами на глазах.
— Не страшно, — шепчу, зарывшись лицом в светлые волосы с частыми проблесками седины.
Шрам — это не страшно. Смерть страшнее. В ту же секунду мысленно обещаю себе и ему, что эта отметина будет единственным напоминанием о случившемся. Теперь я растеряна и зла. Как можно было хотеть жить в мире без Хеймитча? Как я вообще могла допустить мысль о его гибели? Это же мой ментор. Он не может умереть.
Позади него стоит старый знакомый, которого я точно не надеялась увидеть живым. Лео смотрит на нас с Хеймитчем с гордостью в потускневших глазах и усталой, но победной улыбкой. Моментально все поняв, я улыбаюсь ему в ответ. Нам предстоит долгий и нелегкий разговор, ведь я хочу знать все. Но позже, позже.
— Не думала, что из Капитолия возвращаются живыми и в здравом уме, — внезапно звучит за моей спиной.
Хеймитч с видимой неохотой размыкает кольцо рук. Сморгнув так и не пролившиеся слезы радости, я поворачиваюсь лицом к Президенту, бессознательно, по инерции закрывая собой ментора. Койн окидывает его быстрым взглядом. На губах женщины играет приветливая улыбка, но в голубых глазах плавают сероватые островки льда. Она не рада возвращению Хеймитча. У родителей меня забрать просто, а вот у ментора — почти невозможно.
Стоит появиться на пороге приемной госпиталя, как к нам бросается дежурный врач и сразу несколько медсестер. Хеймитч опирается рукой о мое плечо и тяжело хромает по больничному коридору. Он не хочет оставаться здесь ни секунды, однако я и Койн — у каждой свои мотивы — настаиваем на госпитализации и полном обследовании вновь прибывших. Медсестры пытаются подойти и помочь мужчине снять грязную, покрытую пылью и копотью одежду, но зверь одичал и теперь не дается в руки никому. Словно безумный, ментор отталкивает врачей, не позволяя ни взять кровь, ни надеть больничную сорочку, ни даже прикоснуться к себе. Он хватает с подноса шприц и размахивает им направо и налево. Мы — врачи, медсестры и даже охранники — быстро, не сговариваясь образуем вокруг Хеймитча живой круг и осторожно, с опаской сужаем его все сильнее, уворачиваясь от резких выпадов. Я замечаю, что присутствующий при этой пугающей сцене Президент грозно хмурится, и мне это совсем не нравится.
— Отвлеките его, — тихо, но отчетливо бросает мне одна из медсестер. — Вы единственная, кому он не угрожает.
Присмотревшись, замечаю, что игла шприца и правда обходит стороной только меня и Лео. Я зову Хеймитча по имени и робко делаю шаг вперед, разрывая круг. Ментор встряхивает головой и смотрит на меня так, будто на время безумия забыл о моем присутствии.
— Детка… — растерянно и как-то жалобно шепчет он. — Мне страшно. Они хотят убить меня, я знаю. Ты же не одна из них?
Я протягиваю раскрытую ладонь ему навстречу.
— Нет. Они этого не сделают, я не позволю им причинить тебе
Я не знаю, что надо говорить, чтобы успокоить буйного сумасшедшего, но этот сумасшедший — Хеймитч, и слова как-то сами приходят мне на ум и слетают с заплетающегося языка. Ментор переплетает наши пальцы и сжимает их так сильно, что я едва не вскрикиваю от боли, но вовремя сдерживаюсь. В ту же секунду кто-то подкрадывается сзади и всаживает шприц со снотворным ему в спину. Он закатывает глаза и валится на пол. Я едва успеваю броситься к нему и подхватить обмякшее тело. Мужчина исхудал настолько, что мне не составляет труда удержать его. К нам со всех ног спешит охрана.
— Нет! Не трогайте его! — я срываюсь на крик, но меня никто не слушает.
Но мои худшие опасения не оправдываются. Ни смирительной рубашки, ни отделения для сумасшедших. Хеймитча всего лишь оттаскивают в ближайшую палату; сквозь стеклянные двери видно, как его небрежно укладывают на больничную койку и привязывают к ней, перетягивая широкими лентами руки и ноги. Я готова бежать к нему, но Койн останавливает меня, больно вцепившись пальцами в запястье.
— И это — твой защитник?
Меня злит даже не вопрос, а насмешливо-пренебрежительный тон, которым она это вопрос произносит. Я вырываю руку и, забыв о субординации, отвечаю женщине на повышенных тонах:
— Это — Капитолий!
Следующие пять часов ментор спит, а я схожу с ума от волнения. Прислушиваюсь, дышит ли он. Меряю палату нервными шагами, пока медсестры берут у него кровь из вены и уносят пробирки в лабораторию. Едва сдерживаюсь от новых воплей, пока его осматривают, ощупывают и сканируют на предмет внутренних и внешних повреждений. Прикасаются к нему — грубо, неаккуратно, равнодушно, —, а больно при этом мне. Пристаю к врачам с вопросом, что именно ему вкололи и когда он проснется. Очень скоро у одного из них лопается терпение и он рявкает на меня, приказывая сесть и замолчать. Я только язвлю в ответ. Завязывается недолгая перебранка, которую прерывает пронзительный писк коммуникафа, напоминающий о невыполненных обязанностях в Штабе. Меня пытаются выгнать из палаты, но я поднимаю такой крик, что Койн приказывает медперсоналу оставить нас с Хеймитчем в покое. Притаскиваю стул из приемной, сажусь рядом с кроватью и накрываю руку ментора своей. Его кожа холодная, как у покойника, но грудь мерно вздымается, как у живого.
У меня есть немного времени подумать, что плохо: чувство вины вновь опутывает меня своей липкой паутиной, а необъяснимая неловкость сковывает все тело и лишает дара речи. Неужели мне настолько хочется остаться в живых, что я готова существовать в мире, где нет Хеймитча? Говорят, люди не меняются — значит ли это, что я все та же эгоистка, какой была до встречи с ментором? Наверное, так не должно быть. Я ведь, кажется, люблю его. Или перед лицом смерти любви нет места? Каждый новый вопрос оказывается страшнее, а каждый ответ — позорнее предыдущего. Не в силах больше мысленно истязать себя, я опираюсь локтями о колени и закрываю лицо руками.
— Эрика?
Проснувшийся Хеймитч кажется спокойным, но лишь до момента, когда замечает, что его руки связаны, а из вен торчит сразу несколько игл от капельниц с лекарством. Он думает, это яд. Он думает, его убивают. Мне стоит огромных трудов успокоить вновь разбушевавшегося ментора: с полным ужаса взглядом он силится сорвать опутавшие тело трубки, ленты и жгуты. Не желая, чтобы на шум прибежали медсестры и опять усыпили его, я вскакиваю, опрокинув стул, и обнимаю мужчину, практически повиснув на нем.