Игра на двоих

Bizzarria

Значит, наш добрый Кориолан Сноу решил разделить свое скромное жилище со страждущими? Интересно. Миротворцы образуют живой коридор, через который проходят мужчины, женщины и дети. Судя по одежде — куртки поверх пижам — многих жителей приказ Президента застал врасплох. Судя по бледным лицам, посиневшим губам и дрожащим телам, беженцам не только страшно, но и холодно. А сзади уже подходит армия повстанцев. Они везде: маршируют по проспекту, сливаясь с толпой местных жителей, выглядывают из-за угла, прячутся в дверных проемах и за машинами. Поднимаю взгляд и вижу, что снайперы давно оккупировали крыши ближайших зданий, по-тихому убив охрану. Они прямо под нами: с подозрением смотрят на висящий в небе планолет, но сделать ничего не могут — их оружие

предназначено только для убийства людей. Я прошу Хеймитча подняться чуть выше, и тут повстанцы идут в атаку. Не растерявшись, миротворцы вскидывают автоматы и стреляют в ответ. Беженцы окружены перекрестным огнем. О порядке можно забыть: людей охватывает паника. В этой неразберихе все, что движется, становится мишенью. Те, кому посчастливилось остаться в живых, со всех ног бегут к Дворцу в надежде, что их защитят. Охранники, стоящие у ворот, отбирают у выживших до смерти перепуганных детей, от едва умеющих ходить малышей до подростков, и отправляют их за ограждение, что протягивается длинной широкой полосой перед домом Сноу.

— Сохраняйте спокойствие! Пропустите детей вперед! Ворота откроются в ближайшее время. Дети войдут в первую очередь.

Над площадью пролетают четыре планолета с золотистым гербом Капитолия. Они сбрасывают сотни парашютов, рисуют в небе крест и улетают так же стремительно, как появились. Дети тянут вверх онемевшие от мороза руки, пытаясь поймать подарки. Я удивленно приподнимаю бровь. Стареешь, Сноу. Становишься слишком сентиментальным и щедрым.

Голос Пита раздается так неожиданно, что я вздрагиваю. Когда он вошел в кабину пилотов? Не замечая моей реакции, парень следит взглядом за спускающимися с неба серебристыми парашютиками и тихо говорит:

— Я художник. Правда или ложь?

— Правда.

— Я украшал торты в пекарне.

— Правда.

— Я писал картины. Арену. Китнисс. Хеймитча. Тебя.

— Правда.

— Я рисовал герб Капитолия на планолетах в Тринадцатом.

В отсеке повисает пораженное молчание. Я перевожу взгляд обратно на детей, держащих в руках свертки.

— Правда или ложь? — настаивает Пит.

Значит, это не Сноу. Значит, там не подарки.

— Правда.

Лео резко встает и уводит не сопротивляющегося парня обратно в пассажирский отсек. Парашюты одновременно взрываются. Крики. Окровавленный снег. Крошечные части человеческих тел, разбросанные перед Президентским Дворцом.

Но это еще не все. Я прикрываю глаза и память мгновенно подсовывает нужную картинку. Гейл и Бити сидят за столом. Гений демонстрирует схему новой придуманной им ловушки. Хоторн долго рассматривает чертеж, а затем предлагает усовершенствовать изобретение. Китнисс кричит на него, обвиняя в излишней жестокости. Два взрыва — это слишком. Два взрыва, один за другим. Психологический аспект. Человеческие чувства. Паника. Испуг. Жалость. Милосердие. Сострадание. Два взрыва. В живых не останется никого.

Я уже знаю, что произойдет дальше.

— Эрика, давай улетим? — внезапно предлагает Хеймитч.

— Зачем?

Я не могу оторвать глаз от этого захватывающего зрелища. Родители, миротворцы и медики повстанцев — все бросаются к месту взрыва, к мертвым и раненым детям. И неважно, свои они или чужие. Гейлу надо было родиться в Третьем. Он гений.

— Тебе не обязательно на это смотреть.

— Но я хочу, Хейм. Ведь это то, к чему мы так долго шли. Конец Капитолия. Конец Сноу.

— Ты удивительная, — качает головой ментор.

— Почему?

— В тебе самым причудливым образом переплелись жестокость зверя и милосердие человека.

Кажется, я только что увидела среди врачей миссис Эвердин. Сердце пропускает удар.

— Знаешь, я бы не сказала, что звери жестоки, а люди милосердны. Скорее, наоборот.

Второй взрыв оказывается в несколько раз сильнее первого. Шансов выжить нет ни у кого на Площади.

— Но если говорить обо мне, — немного подумав, добавляю я, — то ничего не изменилось. Я осталась прежней, и это, наверное, навсегда. Я милосердна к своему миру и тем, кто его в настоящий момент

составляет. А этот, внешний мир, заслуживает только жестокости.

Теперь я в полной мере понимаю, что особенного нашла во мне Койн и за что меня любит Хеймитч. Ее дочь и его жизнь здесь ни при чем. Просто когда они смотрят в мои глаза, то видят самих себя. Люди бывают разные, но мы трое — равные части одного целого.

***

До развязки остается совсем немного. Еще минута, и все будет кончено. Но Президенту Панема хватит и пары секунд: он всегда умел рассчитывать время.

— Эджерия!

— Да, господин Сноу?

— Последний приказ…

========== Глава 59. Сейчас самое время ==========

Проходит неделя. И еще одна. Вопреки обыкновению, время идет медленно, прихрамывая и пошатываясь, словно усталый путник, который уже не надеется увидеть родные края. Да и к чему теперь торопиться? Это все. Капитолий пал. Над самой высокой башней Президентского Дворца развевается белый флаг. У меня в ушах до сих пор звучат ликующие крики повстанцев, песня Сойки-Пересмешницы и надрывный плач перепуганных капитолийцев, которые так, похоже, и не поняли, что произошло в тот день на Главной Площади города. Все вокруг суетятся как могут — ходят, что-то делают, смеются, плачут, кричат. И только Победители — нас осталось совсем немного, пальцев рук хватит, чтобы пересчитать, — молча улыбаются и сдержанно и спокойно поздравляют друг друга с долгожданной победой.

Мы приземляемся на крышу одного из зданий, окружающих Площадь, и выходим из планолета под прицелом снайперов-повстанцев. В нас не стреляют сразу, видимо, приняв экстренную посадку железной птицы за капитуляцию. Но, стоит людям увидеть наши лица, и они моментально опускают оружие и отдают нам честь, прижав три пальца к губам. Им необязательно знать, что Китнисс больше не с нами и не с ними, что она решила пойти своим путем.

Повстанцы предлагают оказать нам посильную помощь, но мы только дружно растягиваем губы в усталой улыбке и качаем головами. Спасибо, ничего не нужно. Не хочется никуда идти, не хочется ничего говорить. Они просят воспользоваться нашим планолетом, и мы разрешаем, не особо вслушиваясь в объяснения, зачем он им понадобился. Их отряд улетает — наш остается на крыше. Лео пытается разговорами отвлечь Пита, который снова близок к срыву. Крессида, даже сейчас не забывшая о своем долге, вытаскивает откуда-то из кармана крошечную камеру и снимает все происходящее внизу. Джоанна стоит на выступе на самом краю, смотрит в небо и смеется громким, долгим и страшным смехом. Я опускаюсь на узкую бетонную перекладину и свешиваю ноги вниз. Хеймитч подходит и встает рядом, чуть впереди, готовясь в случае необходимости закрыть меня собой: в воздухе еще свистят шальные пули. Я прижимаюсь к ноге ментора, а он ласково треплет подопечную по волосам. Мы ничего не говорим и даже не смотрим друг на друга. Вряд ли простое слово или взгляд могут передать обуревавшие нас в настоящий момент чувства.

— Мы вели эту войну… зачем, напомни мне?

— Ты забыла?

— Мы вели эту войну…

— …слишком долго, знаю.

Койн и Плутарх прибывают в столицу вечером того же дня. Надо видеть выражение лица женщины, когда она замечает меня, живую, без коммуникафа на запястье, с беспечной улыбкой сидящую на краю крыши и болтающую ногами. Она приказывает пилоту посадить планолет и первой спускается по трапу. Сначала я ожидаю леденящих душу криков, а затем — холодного равнодушного молчания, но Альма Койн так и остается для меня чем-то совершенно непредсказуемым. Она подходит сзади, уже привычным жестом накидывает мне на плечи свою зимнюю, отороченную мехом мной же подстреленной лисы куртку и молча садится рядом. Так мы и сидим — Хейм справа, Аль слева, я между ними. Они недружелюбно косятся друг на друга, а я мысленно обещаю себе, что ментор, его жизнь и его мнение всегда будут для меня на первом месте, что бы ни произошло дальше.