Игра на двоих

Bizzarria

Будущий президент Панема до сих пор не простила мне ту выходку с коммуникафом. Но это не страшно, не страшно. Она простит. Когда-нибудь. А сейчас женщина злится на меня не только потому, что я отказалась бросить по её приказу команду и спасаться самой. В нашей операции было две цели, но те, кто разработал её план, сообщили нам только об одной. Мне удалось разгадать замысел Койн. Каждый раз во время привала, когда остальные спали, а я дежурила, прислушиваясь к шорохам, доносящимся из глубины канализации, мысли снова и снова возвращались к гибели Боггса и минах, не обозначенных на Голо. И, в конце концов, я все поняла.

Отряд четыре-пять-один должен был выполнить свой долг и умереть. Весь, за исключением меня. Не зря его составили Победители — это все те, кто так неугоден

Президенту Тринадцатого. Те, кого она боится, ведь когда война закончится и Сноу будет повержен, перед нами встанет задача выбора нового лидера, и вряд ли мы отдадим свои голоса за Альму Койн. О нет, мы припомним ей все — все хитрости, все уловки, все промахи, все то, что замалчивалось на собраниях, что оставалось за кадром, все, чем мы были недовольны. Все, вплоть до того злосчастного договора. Припомним и оставим доживать остаток жизни в безвестной серости Тринадцатого. И народ прислушается к нам, ведь сейчас в наших руках больше влияния и силы, чем в чьих бы то ни было.

Президент Койн достаточно умна, чтобы понять это. А потому она приказала Боггсу немедленно отправить нас на передовую. Настоящей задачей Звездного Отряда были не сниматься на камеру среди не представляющих опасности каменных обломков и искусственного дыма, а вести за собой другие взводы, подразделения и отряды и первыми получить вражескую пулю в сердце. Альма отправила с нами главу охраны, так как тот тоже впал в немилость за свое теплое отношение к ненавистной Сойке. Но женщина недооценила командора. Вместо того, чтобы слепо следовать приказу, он пораскинул мозгами, понял, чего она добивается и… впервые ослушался приказа своего командира. Он решил сохранить нам жизнь, видимо, считая, что мы заслужили жить. И, вместо того, чтобы вести нас в самую гущу сражений, Боггс выдумал спецзадание, выполняя которое мы оставались в относительной безопасности.

Как только Президент поняла, что ее план разрушен, онa не могла не нарушить наш. По-видимому, женщина приказала Плутарху лишить наш голограф информационной поддержки: вот почему прибор не показал мину, на которой подорвался Боггс. Нас просто бросили на произвол судьбы посреди лабиринта, полного ловушек, с устаревшей — а значит бесполезной — картой в руках и Питом-переродком, ведь она ведь не могла предвидеть, что Сойка сбежит. Съемочная группа тоже была обречена: думаю, ни для кого не секрет, что Крессида и компания на нашей стороне и поддержали бы любое решение Победителей. Что же касается солдат Тринадцатого, им просто не повезло, совсем как тем детям, чье имя вытащили на Жатве. Ферзь пожертвовал парой пешек. Так бывает. Это война.

Все должны были погибнуть, так задумывалось с самого начала, поэтому Койн не хотела отпускать меня в Капитолий. Но я осталась бы только при условии отмены наказания и для Хеймитча, а на такое Президент пойти не могла. Что скажут люди, если она нарушит свое слово и основное условие придуманного ею же договора? Недопустимо. Неприемлемо. Невозможно. И она отправила меня на фронт, но поклялась вытащить оттуда при первой же возможности. Возможность появилась, однако я не захотела воспользоваться шансом и отвергла протянутую руку помощи. Не знаю, что заставило Альму расщедриться и предложить спасти и Хеймитча, однако об этом, наверное, можно спросить вслух. Но позже.

— В Дистрикте все хорошо? Родители живы? — тихо спрашиваю я.

— Да.

— Тебе пора. Много дел предстоит, одно важнее другого.

— Дел хватит на всех.

— Я не об этом, — улыбаюсь краешками губ. — Пост сдал, пост принял, госпожа Президент?

Женщина хмурится, когда до нее доходит истинный смысл сказанных мной слов.

— Кажется, мы договорились держать наш план в тайне, солдат Роу.

Я отмахиваюсь:

— Никому на милю вокруг сейчас нет до этого никакого дела. И… Наш? Это твой план, Аль. Твоя Игра, твоя победа, твой город, твой Дворец. Даже Сноу — и тот сейчас принадлежит тебе.

Неожиданно на лице Альмы появляется самодовольная ухмылка:

— Этот старый интриган всегда был моим…

Отчего-то последняя фраза кажется мне странной, но я легкомысленно отмахиваюсь от внутреннего голоса.

— Ты победила, слышишь? — продолжаю я. — Иди же, получи свой приз и корону.

Койн медленно поднимается на ноги.

— Да, наверное, мне и правда пора. Ты… будешь там со мной?

Я

бросаю нерешительный взгляд на Хеймитча. Мужчина едва заметно кивает.

— И рада бы отказаться от предложенной чести, но мне больше негде быть, Аль. Двенадцатый разрушен, Тринадцатый так и не стал мне настоящим домом. Женщина удовлетворенно улыбается.

— Тогда пошли.

— Ты только не сильно зазнавайся, госпожа Президент, — ворчит ментор. — Я не отдам свою подопечную так просто.

— Я очень постараюсь, но ничего не обещаю, — спокойно парирует женщина.

Мы не спеша движемся к планолету, где нас ждет Плутарх. Эбернети и Койн идут чуть впереди меня, так близко, что почти касаются друг друга локтями. Я смотрю им вслед и думаю о том, что эти двое могли бы подружиться. Не сейчас, но однажды.

Вопросы еще остаются, как никогда много. Чтобы ответить на некоторые из них, приходится снова и снова заглядывать в прошлое и переосмысливать все, что случилось за последние месяцы. А еще в нас наконец просыпаются человеческие чувства: самое время оплакать павших. Я решаю потратить на это — на воспоминания — свободное время, которого стало слишком много: по распоряжению Койн весь отряд четыре-пять-один отправляют в госпиталь. Никто не хочет оставаться в Президентском Дворце, поэтому мы перемещаемся в одно из главных зданий Капитолия — Министерство, где заседало правительство во главе со Сноу до того, как его захватили повстанцы. Чтобы оно не сильно выделялось среди остальных построек, его оборудовали и жилым отсеком, но жить там имели право только чиновники. Теперь на верхних этажах расположены кабинеты министров и комнаты для проведения переговоров, а внизу — апартаменты класса люкс. Сбоку, в небольшой пристройке, находится капитолийская больница с опытными врачами, современным оборудованием и эффективными лекарствами. Мы чувствуем себя довольно неплохо, если не считать царапин и укусов, оставленных переродками, но тон, которым говорит с нами женщина, не терпит возражений. Впрочем, иногда в больницу заглядывают посетители, и мы получаем от них привет из настоящего.

Президент Койн руководит Панемом, однако официально она вступит в должность только после казни Сноу. Последний арестован и ожидает суда, а затем — неизбежного исполнения приговора, который (всем это и так понятно) окажется смертным. В Капитолии еще остались остаточные очаги сопротивления, с которыми успешно борются дополнительные войска из Дистриктов. Китнисс и Гейл выжили и даже сумели добраться до Главной Площади. Переодетые в разноцветные плащи, они пытались слиться с толпой капитолийцев и как можно ближе подобраться к Дворцу и к Президенту. В последний момент Хоторна схватили миротворцы. Он схлопотал пару пуль при попытке бегства, но его жизни ничто не угрожает: раны не настолько серьезные, а капитолийские врачи хорошо знают свое дело. После выписки парень отправляется во Второй вместе с отрядом перешедших на нашу сторону миротворцев. Китнисс пришлось в одиночку наблюдать за всем происходящим на площади. Выходит, миссис Эвердин погибла прямо у дочери на глазах. Теперь все, что осталось у Сойки, — крылья. На земле ее больше ничто не держит. Она тоже пострадала от второго взрыва, но несильно. Медперсонал гораздо больше беспокоит тот факт, что пациентка не говорит. Все недоуменно качают головами и проводят все новые и новые тесты, но я уверена, что девушке просто нечего сказать. Меня отпускают из госпиталя на несколько дней раньше, и ее палата — странно, правда? — первое место, куда я направляюсь после выписки.

Еще более удивительно то, что, когда врач оставляет нас наедине, Китнисс решает заговорить со мной. Надев специальный костюм, я неслышно приоткрываю дверь и проскальзываю в стерильную белоснежную комнату. Девушка лежит на койке поверх одеяла и кажется спящей. Но, стоит мне сделает еще один шаг, и она открывает глаза. Ее внешний вид пугает даже сейчас, когда над ней уже неплохо поработали, — что же было, когда ее только привезли в больницу? Тело Сойки напоминает лоскутное одеяло: местами белое, бледное и блестящее, местами красное, воспаленное и очень-очень тонкое. Это пересаженные участки кожи, что еще не прижились и не восстановились до конца. Волосы опалены и кое-где неровно обрезаны. Взгляд мутный из-за огромных доз морфлинга, которыми пичкают Эвердин, надеясь хоть немного унять боль. Ни врачам, ни медсестрам, никому не известно, что против той боли, которая терзает девушку, бессильны даже наркотики.