Игра в смерть
Шрифт:
— Это тебе, — сказал он. — И кора тоже.
Ее дед уложил поверх раскрытого учебника.
— Подарок путешественника во времени, — добавил он и с тихим смехом потрепал меня по плечу. — Вручаю тебе свои рассказы и свои сокровища. Уже скоро совсем ничего не останется…
Аммонита я осторожно опустил в карман, пообещав себе отныне никогда с ним не расставаться. Подаренное дедом сокровище. Свидетель далекого, темного прошлого.
Одиннадцать
— Ты только глянь… — обронила мама.
Стоял погожий субботний день, ярко светило солнце. Мама задержалась у распахнутого окна, чтобы вдохнуть приятную свежесть легкого ветерка.
— Что там? — спросил я.
— Иди посмотри.
Я подошел и встал рядом:
— Где?
Мама приобняла меня за плечо:
— Вон там, видишь?
По нашей улице ковылял отец Эскью. Качаясь из стороны в сторону, он медленно приближался, цепляясь для верности за садовые ограды. То и дело Эскью-старший замирал на месте и с низко опущенной головой глубоко затягивался сигаретой.
— Поди сюда! — заорал он в пространство. — Бегом ко мне, быстро!
— Да он же в стельку пьян! — ахнула мама.
Мужчина опять качнулся, едва не завалился на спину, но успел вцепиться в наш забор.
— Сюда, я тебе сказал!
— Это Джек Эскью, — вздохнула мама. — Опять накачался…
Вскоре показался и Эскью-младший. Низко опустив голову, он плелся навстречу отцу со стороны реки; тот, в свою очередь, подгонял сына, сопровождая окрики хмельными взмахами руки. Там был и Джакс — пес тащился вслед за Джоном, медленно переставляя лапы.
— Шевелись!
Стоило Эскью достичь забора, как мужчина обхватил сына за шею, подтянул к себе. Мы с мамой глядели во все глаза: зубы оскалены, изо рта брызжет слюна, красное лицо перекошено. Он прорычал что-то на ухо Эскью; тот потупил взгляд и, опустив плечи, попытался вывернуться, но отец не позволил и одной оплеухой вернул сына на место. Он что-то зашептал ему, все крепче сжимая загривок Эскью, смеясь и фыркая. А потом убрал руку и, чуть не завалившись назад, все же выпрямился, не без помощи забора. Откашлялся, сплюнул, закурил сигарету и, пошатываясь, двинулся дальше.
— И заруби это на своем носу! — выкрикнул Эскью-старший и повернулся к домам за оградами. — А вы на что уставились, а? Хватит пялиться!
Мы с мамой дружно отступили в глубь комнаты. Раскачиваясь на месте, мужчина продолжал обводить взглядом окна окрестных домов. Из приоткрытого рта струился табачный дым.
— Подумать только… — сказала мама. — Вообрази, каково это — жить вместе с подобным человеком и изо дня в день терпеть его выходки…
Я кивнул в ответ, чувствуя, как теплая мамина ладонь гладит мое плечо.
— Нужно быть таким сильным… — сказала она.
— Или притворяться сильным, — добавил я.
— Верно… Или притворяться.
Джек Эскью, спотыкаясь, двинулся восвояси. Джон проводил отца взглядом и медленно сполз на землю, где и остался сидеть, опершись спиной о забор. Голова низко опущена, рука обнимает лохматую холку Джакса. Мы видели, как дрожат плечи Эскью.
— Бедный парень, — прошептала мама. — Так жалко его…
Двенадцать
Логово Эскью. Пол еще мокрый после вчерашнего дождя. Вода струйками стекала прямо по вырезанным в камне рисункам. Тяжелые запахи сырости, расплавленного воска и скученных тел. Элли сидела прямо напротив, за дрожащим пламенем свечи. Она наблюдала за мной, но взгляд ее ровным счетом ничего не выражал. Тогда я пригляделся к остальным — подобно мне самому, выходцам из старинных семейств Стонигейта. Неужели им довелось пережить нечто, похожее на подлинную смерть? Неужели эти ребята испытали то же самое, что и дети, перечисленные на обелиске? Или это лишь игра, и все они только прикидывались? Гадая, я вчитывался в имена.
Джон Эскью, тринадцати лет от роду. Роберт Карр, одиннадцати лет от роду. Уилфред Кук, пятнадцати лет от роду. Дороти Галлеин, двенадцати лет от роду. Элисон Кинан, тринадцати лет от роду. Дэниел Шарки, четырнадцати лет от роду. Луиза Макколл, тринадцати лет от роду…
Под списком хватало свободного пространства дщя новых имен, и, будто во сне, я отыскал там собственное.
Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду.
Стены вокруг нас были расписаны изображениями демонов и чудищ, а также светлых созданий с величественными белыми крыльями. Здесь врата в рай, там щелкают жадные челюсти ада. Мне протянули воду, и я сделал глоток. Протянули сигарету, и я затянулся ею. Опять всмотрелся в лицо Элли. Холодный, пустой взгляд в ответ. «Здесь, внизу, ты сам по себе, мистер Уотсон», — прочел я в этом взгляде. Мне захотелось крикнуть Элли, что она оказалась права, что нам обоим следует сбежать подальше от этого сборища тупиц и неудачников, заняться чем-то другим. Но я так и не стронулся с места, и чем дольше сидел, тем сильнее охватывала мое тело дрожь и тем глубже проникал в меня страх, что именно сегодня нож укажет на меня своим лезвием. И все же, в глубине души, мне этого хотелось. Меня влекла эта мысль — в точности как некогда тьма шахты манила к себе моего деда. Мне хотелось изведать то, что познали дети, поименованные в камне монумента, хоть немного понять, каково пришлось деду. Я пристально смотрел на ножик, который Эскью аккуратно выложил на осколок стекла.
— Кому пришел черед умереть? — прошептал он.
— Смерть, — запели мы хором. — Смерть, смерть, смерть, смерть…
Нож вращался, блестя в свете свечей. Вращался и вращался, виток за витком.
Это я, мелькала мысль всякий раз, когда острие указывало на меня. Но оно опять и опять скользило дальше, продолжая вращение. Это я — это не я — это я — это не я — это я — это не я…
Нож понемногу замедлил ход и наконец замер.
Это я.
Я затаил дыхание, меня все сильнее трясло. Поднял глаза на Элли. «Сам по себе, — повторил ее суровый взгляд. — Ты сам по себе».
Эскью улыбнулся. Протянул мне руку — и, приняв ее, я оказался в центре круга. Там Эскью на миг задержал ладонь на моей макушке. В глазах у меня беззвучно дрожали слезы.
— Успокойся, Кит, — шепнул он мне на ухо, но я никак не мог совладать с дрожью. — Успокойся, Кит Уотсон.
Голос Луизы произнес:
— Да он боится! Трусишка.
Остальные захихикали.
— Тихо! — прошептал Эскью. — Сегодня один из нас умрет.
Я опустился на колени, как до меня это делали другие. Съежился, оперся на руки.