Игры Немезиды

Кори Джеймс

Ей следовало часто и глубоко дышать, загонять в кровь кислород. Ей следовало улететь в пустоту. Син медленно поворачивался в воздухе по часовой стрелке. Крепко сжал губы — попробуй поспорь. Попробуй скажи, что ее здесь не любят, что это не ее семья, что она здесь чужая.

Кто–то ударил по внутренней двери. Голоса стали громче. Их было уже больше. Наоми могла бы открыть дверь, но, если открыть, Син выйдет из шлюза не один. Он мог бы ударить ее. Не ударил только потому, что не захотел. Сердце Наоми словно зажало между жерновами. Нельзя выпускать воздух. Надо. Нельзя убивать Сина. Нет шанса его спасти. «Что бы ты сейчас ни выбрала, — поняла она, — жалеть будешь до конца жизни». Уходили секунды.

Еще один голос.

На той стороне Филип. Она слышала его крик. Он яростно требовал открыть.

Как, черт возьми, она умудряется влипать в такие ситуации?

— Будь сильной, — попросил Син. — Ради Филипито, будь сильной.

— Хорошо, — сказала она.

Выдвинула вперед челюсть, открыла рот, обнажив гортань и евстахиевы трубы. Син вскрикнул, когда она нажала «Открыть наружный люк». Воздух выдернуло рывком, как твердую пробку. Атакованное невидимой силой тело выбросило в кровь адреналин. Воздух вылетел из легких, норовя увлечь за собой и сами легкие. Син вцепился в раму люка, пытаясь удержаться, перевернулся и исчез с криком.

Легкие опустели, и она осталась без резерва. Это не то, что задержать дыхание, используя оставшийся внутри газ. Некоторые умеют задерживать дыхание на две минуты. В вакууме без поддержки она могла продержаться секунд пятнадцать.

«Тысяча один… — Наоми перехватила руки, вцепилась в наружную раму и выглянула. Пустота, огромный звездный купол. „Четземока“ блестела на солнце — Земля никогда не видела такого блеска. Пуповина свисала слева от Наоми — такая слепяще яркая. Ее уже наполовину втянули. Болели ребра, болели глаза. Диафрагма растягивала кишечник, сплющивая сжавшиеся в узлы легкие. Будь у нее скафандр, был бы и реактивный ранец, и возможность маневрировать. А так — всего один шанс и ни секунды на раздумья. — Тысяча два…» — И она толкнулась.

Краем глаза успела заметить Сина — бледное движущееся пятно. Солнце, огромное и яркое, было под ней. Жар ударил в горло, в лицо. По бесконечному небу раскинулась дуга Млечного Пути. Углекислый газ копился в крови — все сильнее хотелось сделать вдох. «Четземока» медленно росла. «Тысяча пять…» Тени протянулись по борту корабля, каждый выступ резал солнечный свет полосами темноты. Все стало расплываться — деформация глазных яблок. Наоми ждала тишины, но стук сердца гремел, как молот по палубе.

«Если я сейчас умру, — подумала она, — это, по крайней мере, будет красиво. Красивая смерть. Тысяча восемь…»

Уже различались очертания люка «Четземоки». Без магнитных башмаков хвататься ей пришлось бы голыми руками. Но она уже достаточно приблизилась. Почти добралась. Мир сужался, поле зрения темнело по краям, а яркий корабль становился все ближе. Она отключалась. Наоми выхватила из–за пояса черный палец, повернула, открыв иглу, и воткнула себе в бедро. «Тысяча десять…»

Тело пронзил холод, но цвета вернулись — в жилы влилась перенасыщенная кислородом кровь. Крошечный запас дыхания без роскоши сделать вдох. Индикатор шлюза на обшивке «Четземоки» замигал, отзываясь на аварийный сигнал и запуская шлюзование. Корабль загородил весь мир. Сейчас она налетит на него, а отдачи допустить нельзя. Наоми выставила руки, напружинив пальцы, приготовившись цепляться за что угодно. На обшивке были захваты — как предусмотренные конструкцией, так и выступы антенн, камер. Она ударилась с той же силой, с какой толкалась, влепив себя в корабль. Она этого ожидала. Была готова. Пальцы сомкнулись на скобе. Инерция тела чуть не вывернула плечо и локоть, но она удержалась. «Тысяча тринадцать…»

На той стороне пропасти «Пелла» втянула пуповину. На боку корабля вспыхнули маневровые двигатели, перегретая вода светилась, выброшенная соплами. Тело Сина — он наверняка уже без сознания — оставалось где–то там, но его Наоми не видела. Он уже пропал, а Сарта, и Филип, и, возможно, другие видели их обоих. Син и Наоми без

скафандров были в шлюзе, потом исчезли. Их выбросило в космос. Погибли.

Но она еще жива. Надо двигаться. На долю секунды мысли ушли в сторону. Нельзя этого допускать. Наоми осторожно подтянулась, скользя в сантиметре от обшивки. Если слишком быстро — не сможет вовремя остановиться. Если слишком медленно — потеряет сознание раньше, чем окажется в безопасности. Оставалось только надеяться на золотую середину. «Тысяча…» — она сбилась. Пятнадцать? Все тело стало болью и звериной паникой. Звезд она больше не различала. «Пелла» превратилась в размытое пятно. Во рту кипела слюна. Высокий тонкий визг наполнил слух — иллюзия звука в пустоте, где звуков не бывает.

«Нет, бывает всякое, — подумала она, смутно вспоминая, что совсем недавно говорила об этом кому–то. — Даже такое». Ее омыла волна покоя. Эйфория — опасный симптом.

Шлюз был здесь, в пяти метрах. Уже в четырех. Сознание моргнуло, и шлюз мелькнул уже под пей. Наоми выбросила руку, рама ударила ее по запястью. Он искала зацеп, как недавно искал Син. Ее закрутило, толчок перевел поступательную инерцию во вращательный момент. Она висела над люком. Бледное устье всплыло из–под ног и исчезло над головой. И еще раз, и еще раз. Но она тянулась, рука уже была в корабле, хотя коснуться рамы не удавалось. Не достать. «Пелла» уплывала, теряла цвет — сознание гасло. Так близко… Совсем рядом. Еще бы сантиметр — и могла бы выжить. Но космос беспощаден. Люди гибнут все время. «Пелла», словно сурово подтверждая ее мысль, еще раз сплюнула маневровыми.

Не рассуждая, Наоми подтянула ноги к животу, раскручиваясь еще быстрее. Сбросила тот башмак, до которого не добралась Сарта. Руки были как чужие. Неуклюжие, неловкие, онемевшие. Когда она распрямила ноги, вращение вернулось к прежней скорости. Наоми пыталась рассчитать время, но остатки сознания не справились с задачей. Кончилось тем, что, увидев на дне глубокого темного колодца «Пеллу», она изо всех оставшихся сил швырнула в нее башмак.

Инерционная масса. Вращение замедлилось. Рука протянулась дальше в люк. Она вплывала внутрь. Пятки ударили по стальной раме, боль была мучительной и очень далекой. Разум моргнул. Ей померещилось, что огоньки на панели управления пытаются донести до нее что–то жизненно важное. Цветов она не различала. Сознание погасло, пропало…

***

Наоми пришла в себя от кашля. Щека прижималась к палубе. Она не поняла, то ли в теле разлита отчаянная слабость, то ли на него давит сильная перегрузка. Шлюз вокруг нее расплывался по краям. Она снова закашлялась, в груди влажно хлюпало. Ей представились кровоточащие легкие, но откашлялась она прозрачной мокротой. Зато руки были непохожи па руки. Пальцы разбухли как сосиски, налились плазмой и жидкостью. Кожа горела, как от сильного солнечного ожога. Болели все суставы — от шейных позвонков до пальцев ног. Живот ныл так, словно ее раз двадцать пнули ногой.

Она заставила себя дышать. Получилось. Вдох, выдох. В легких булькало. Но хоть не кровь. Она уверила себя, что это не кровь. Перекатилась на бок, подтянула ноги, села и снова откинулась, потому что мир поплыл. Тяга больше полной g. Наверняка больше g, ведь не могла же она так ослабеть, правда?

«Четземока» под ней гудела. Наоми смутно сообразила, что слышит слова. Голоса. Один голос. Она понимала, что этого не может быть, хоть и не знала почему. Прижала руки к лицу. В ней бушевали эмоции: восторг, горе, триумф, гнев. Мозг работал плохо, никак не получалось ни с чем связать этих чувств. Они просто были, и она наблюдала за ними, пережидала и собирала себя по кусочкам. Руки и ноги начали болеть: вопили измученные нервы. Она об этом не думала. Боль — всего лишь боль. Наоми переживала и худшее.