Игры Немезиды
Шрифт:
Наоми протянула руки — только это были не ее руки. Она заснула и увидела сон. Заставила себя открыть глаза и с замученным всхлипом перевернулась на спину.
Ясно. Если перестать двигаться — заснешь. Хорошо, что она об этом знает. Наоми села, прислонилась затылком к стене. После отоспится. На том свете. А еще лучше — когда окажется где–то, где можно будет расслабиться. Она ухмыльнулась самой себе. Расслабиться. Хорошая мысль. Не попробовать ли ее для разнообразия? Она крепко сжала кулаки. Все суставы завопили от боли, но, когда она разжала пальцы, стало легче. Может, это следовало понимать метафорически.
Надо установить приоритеты. Сил не так уж много. Если цепляться за каждую пришедшую в голову идею, запросто измотаешь себя, так ничего и не добившись. Ей необходима вода и пища, и еще нужно проверить снабжение воздухом. И обязательно предупредить всех, кто попытается ее спасти: «Не приближаться!» Сперва она разрядит ловушку. Либо сбросит стержень, либо заменит драйвера копией, не несущей смертоносного кода.
И все это надо успеть до того, как корабль взорвется. При двух g. Без инструментов, без доступа к управлению. Или… не так? С доступом к управлению будет сложно, но какие–то инструменты она наверняка сумеет смастерить. В скафандрах нет питания и баллонов, зато есть застежки и скелет. Из–под ткани наверняка удастся наковырять проволоки. Пожалуй, найдется и чем резать. А подойдут ли застежки шлема вместо зажимов и клемм? Может быть.
Даже если так, что ей это дает?
— Больше, чем есть сейчас, — вслух сказала она.
Голос отдался эхом в пустом помещении.
Хорошо. Шаг первый — сделать инструменты. Шаг второй — сбросить стержень реактора. Она поднялась и тяжелым шагом двинулась в кладовую перед шлюзом.
Через пять часов она стояла на тесной машинной палубе, вручную герметизируя люк. Из двух скафандров она взяла все — теперь у нее был нищенский, очень ограниченный набор инструментов. С управлением ничего сделать не удалось. Можно разыгрывать крысу в ящике, а можно двинуться в обход. В конце концов, все управление подключено к механике, а до механизмов — некоторых — Наоми сумела бы добраться.
Между обшивками был вакуум, и она не слишком полагалась на герметичность наружного слоя. Один скафандр без баллона позволял дышать пять минут, а установив рацию на пассивный режим, она услышала слабейшее эхо собственного голоса: остаточный заряд проводки позволял принять ложное сообщение.
Шлюз перед ремонтным люком снесли, но Наоми могла превратить в шлюз всю машинную палубу. Запечатать люк, ведущий к другим частям корабля, и взломать крышку, отгораживающую пространства между обшивками. Наоми отвела себе две минуты на то, чтобы отыскать кое–что полезное: ретранслятор, испортив который она заставит систему отключить двигатель; провода системы связи; незащищенную плату, подсоединенную к компьютеру, — и еще две на возвращение. Тридцать секунд, чтобы закрыть и загерметизировать ремонтный люк и вскрыть люк машинного отделения. На каждом этапе она потеряет много воздуха, но это будет всего лишь потеря воздуха.
Наоми надвинула шлем, проверила герметичность и открыла ремонтный люк. Крышка посопротивлялась, потом распахнулась рывком. Наоми показалось, что она ощущает исходящий ток воздуха, но, скорее, это была игра воображения. Двадцать секунд уже прошли. Она выползла в вакуум между обшивками. Здесь оказалось темно, словно она двигалась вслепую. Наоми нащупала щиток управления скафандром, но фара не дала ни лучика света. Она попятилась обратно, закрыла ремонтный люк, открыла палубный и сняла шлем.
— Свет, — сказала она в пустоту. — Мне нужен свет.
Висящий на проводах монитор запрашивал пароль. Наоми едва протиснулась с ним в проем ремонтного люка, а свет от экрана оказался совсем тусклый, цветов было не различить. Распорки и выступы отбрасывали густые тени и мешали воспринимать формы предметов. Через сорок пять секунд надо будет возвращаться. Наоми уже в пятый раз пыталась проскрести изоляцию проводов. На приличном корабле их защищали бы каналы, а здесь провода крепились прямо к корпусу слоем желтоватой силиконовой массы. С одной стороны, это оказалось небывалой удачей. С другой — Наоми с ужасом думала, что когда–то доверила жизнь такому дерьму. Загляни она иод обшивку до вылета с Цереры — и всю дорогу до «Пеллы» спала бы в скафандре.
Изоляция отслоилась. Тридцать секунд. Куском проволоки Наоми закоротила провода. Проскочила жирная искра, и мир перевернулся. Напротив, в четырех метрах, вспыхнул желтый индикатор, и Наоми стала валиться вбок. При дополнительном освещении она увидела толстое, как древесный ствол, сопло маневрового двигателя. Выбросив руку, она ухватилась за стальную распорку. Когда Наоми прижалась к ней шлемом, рокот двигателя заглушил призрачный шепот рации. Наоми дотянулась до провода, разорвала соединение, и рокот смолк.
Она вернулась в последний момент. Голова плыла. Значит, корабль крутится вокруг своей оси. Скорость вращения Наоми определить не могла, но сила Кориолиса была достаточной, чтобы Наоми спотыкалась на обратном пути.
Закрыв ремонтный отсек, открыв палубный и сняв шлем, он посидела смирно, пока не вернулось хоть какое–то чувство равновесия. Потом, двигаясь обдуманно и неуверенно, как пьяная, она выцарапала на стене новые сведения: отмечала на карте корабельного нутра все, что успела разведать. Она слишком устала, чтобы довериться памяти. Наоми знала, что сделала тридцать вылазок, только потому, что вела счет. Сейчас ей в первый раз что–то удалось. Пусть всего лишь включился маневровый, но корабль теперь вращался, кувыркался, вместо того чтобы разгоняться по прямой. Все ускорение перельется в угловой момент, и «Четземока» не так быстро будет приближаться к Джиму. Итак, Наоми, пожалуй, выиграла немного времени. Ей теперь придется сложнее, однако она не зря росла в Поясе и на кораблях. Сила Кориолиса и связанное с нею головокружение не были для Наоми чем–то новым. Понимая, что нахлынувшая уверенность в своих возможностях и победное чувство несоразмерны малости сделанного, она все же улыбнулась.
Тридцать вылазок. Два с половиной часа в вакууме. Это не считая тех минут, что ушли на обновление воздуха в скафандре и на планирование каждой следующей попытки. Наверное, пять часов от начала работы. Она обессилела. Не слушались мышцы, болели все суставы. Она ничего не ела — не могла. Жажда уже начала отзываться головной болью от обезвоживания. У Наоми не оставалось причин надеяться, что она выживет. Вот почему она удивилась, заметив, что счастлива. Это был не могучий, иррациональный и опасный восторг эйфории, а именно радость и удовольствие.
Сперва она решила, что это облегчение от того, что никого нет рядом: никто не охраняет, никто не осуждает. «Отчасти так и есть», — подумала она. Но и более того — она просто делала то, что надо, не заботясь о том, кто что о ней подумает. Даже Джим. Не странно ли? Она ничего на свете так не хотела, как оказаться рядом с Джимом — а потом с Амосом и Алексом, и перед сытной едой, и в постели при человеческой силе тяжести, — но все же что–то в ней разворачивалось в тишине, где она могла быть собой и самой по себе. Не осталось темных мыслей, не осталось вины, не билось в затылке сомнение в себе. Или Наоми для этого слишком устала, или что–то случилось с ней, пока она думала о другом.