Империум. Туман с Альбиона
Шрифт:
Опять своевременно. Короткая очередь простучала - пули прошли мимо. А потом ходок зашёлся в кашле, который сместился вниз и стал глуше. Мухин выпустил на звук все пули. Но короткие ответные очереди, по два, три выстрела, не прекращались. Затем раздался взрыв, второй, третий. И кто-то застонал.
– Кто жив, доложитесь, - вполголоса запросил капитан.
– Я Михеев, цел. Я Зинчук, цел. Я Липартия, ранен в плечо, - ответили трое.
Остальные молчали. Полевой агент шумно, с бульканьем дышал неподалёку от капитана. За спиной бухнул взрыв, осколок ударил капитана в руку. Боль не пришла, но рукав стал намокать.
– Липартия, ползти сможешь? Не очень... Да хоть на карачках, но ползком! Кто ближе, Зинчук? Перевяжи его. Михеев, проверь остальных. Если...
Близкий взрыв заставил Мухина распластаться. Ещё один громыхнул подальше, у скалы, и напрочь отбил желание продолжать штурм. Из пещеры доносился кашель ходока и хлёсткие выстрелы, два-три сразу. Пули щёлкали о землю или скалы в разных местах - значит, стрелял тот неприцельно, веером. Затем снова прозвучал взрыв. И короткая очередь. Мухин отбуксировал Антона к скальной стене:
– Потерпи. Он головы поднять не даёт, - шёпотом окликнул бойцов.
– Зинчук, что? Михеев?
– Липартию перевязал, он уполз. Николенко, похоже, убит, - срывающимся шёпотом ответил первый, а второй дополнил.
– Улюкаев и Мирзоян дышат, но не откликаются.
– Перевязать их сможешь?
– Никак нет. Темень же, а они молчат! Куда кто ранен - не видно...
– Тащите их вдоль скалы. Николенко оставьте, - принял решение капитан.
– Сурову скажите - направить двоих на помощь.
Когда стихло тяжкое дыхание бойцов, которые волокли за собой раненых, стрельба из пещеры прекратилась - доносился только кашель и непонятные всхлипы. Капитан подобрался к Николенко, ощупал - тот отозвался стоном. Щадя его левую сторону, липкую от крови, Мухин за правую руку подтащил бойца к Антону.
Тучи разошлись, луна залила всё серебристым, мертвенным, сейчас предательским светом. Отступающие пограничники в нём просматривались, хотя отползли довольно далеко. Мухин вынул из сумки особиста последние баллоны, активировал "дымовуху", катнул её в сторону предстоящего ему отступления, а ту, что со слезоточивым газом - зашвырнул ко входу в пещеру.
На дребезжание баллонов и шипение газа ходок ответил выстрелами. Капитана не задело. Он переждал, поднял голову. Дым, спасительный, густой - расползался по земле медленно, увы, слишком медленно! А небо, мало что очистилось от туч, так ещё и разгоралось зарёю. Мухин отстегнул кирасу особиста и задрал на нём рубаху, пытаясь рассмотреть место ранения, но грудь Антона была неразличимо залита кровью. Предательского для отступающих бойцов света - не хватало для перевязки.
"Проклятье! Ну, всё против меня!" - скрипнул зубами капитан, боясь вслух облегчить душу ругательствами и вспугнуть тишина, в которой звучал только кашель ходока.
Дым, наконец-то, дополз, накрыл полной непроглядностью. Капитан переместился к Николенко, осторожно отстегнул с него пробитую грудную пластину кирасы, беззвучно положил на землю. После этого припал ухом к груди пограничника, надеясь услышать удары сердца. Перевязывать некогда - надо тащить двоих, чередуя. Или нести? Встать в рост, взвалить первого на спину, пройти, сколько сил хватит, опустить, вернуться за вторым...
Он сбился с мысли, не услышав сердца Николенко. Торопливо проверил пульс на его шее, потом на правой руке, потом долгую минуту напрасно ждал, шевельнётся ли грудь бойца на вдохе. И понял - перед ним труп.
– Убит. А всё из-за тебя, - обвязывая беспамятного агента под мышками поясным ремнём, снятым с мертвого бойца, шептал Мухин, изливая злость.
– Вот брошу, чтобы сдох здесь, а его тело вынесу! Так бы и сделал, ей богу... Ну, погоди, если выживешь, вылечат, встретимся, как щенка выпорю, этим же ремнём...
Ходок дал короткую очередь - одна пуля ударила в скалу над головой, убедила, что надо ползти. Тащить Антона оказалось трудно. Худенький на вид полевой агент с каждой саженью тяжелел, а встать и взвалить его на спину - Мухин не решался. Подбадривая себя угрозами и обещаниями в адрес бессознательного особиста, он полз и полз, пока Суров с помощниками не подхватили его и ношу, убирая из сектора обстрела.
Село Бел ый Бом
Миг просыпания Рослов всегда воспринимал, как откровение. Типа, лакмусовая бумажка предстоящего дня. Если первой приходит мысль, что идти на работу не хочется - пиши пропало, опыт провалится, а научный руководитель вставит неслабый пистон. И наоборот.
Сейчас никаких мыслей не появилось. Сознание включилось, как лампа - сразу, высветив последние воспоминания и дав первые ощущения: "Я в постели, голый. Вчера мужик на меня набросился, я отрубился. Тело болит... Наверное, он меня пинал. Ноги болят... Я их сбил в ручье... И мозоли натёр. Лицо горит и зудится... Обгорело на солнце. А уши почему зудятся? А, комары нажалили!"
Рослов выпростал руки из под одеяла, потёр лицо и уши, испытывая огромное наслаждение. В стороне скрипнула дверь, он повернул голову, увидел женщину, повязанную платком на манер плакатных колхозниц - узел сзади, под волосами. Но ни ватника, ни сапог - белый халат на уровне колен, туфли на среднем каблуке. И очень приличная фигура, что стало заметно, как только гостья - а может, хозяйка?
– приблизилась.
– Пришел в себя, славно. Как звать-то? Руслан... Жар ещё есть?
Теплая ладошка легла на лоб, взгляду аспиранта открылось декольте с ровной загорелой кожей, и соблазнительной ложбинкой. Молодое симпатичное лицо, милая улыбка, обнажившая прекрасные зубы - как не улыбнуться в ответ?
– Да я здоров, вроде.
– Это вряд ли, но, надеюсь, кризис миновал. Я полночи билась, вон, глянь, сколько лекарств извела, - ладошка описала полукруг, указывая на мусорное ведро, заполненное бумажными упаковками и ампулами.
– Когда Еремей тебя привёз, ты горел, бредил...
– Вы медсестра?
– Фельдшер. Полина.
– А Еремей...
– Пасечник. Когда ты в обморок упал, карлик Асом тебя на руках к нему и принёс. Ерёма лошадь чуть не загнал, боялся, помрёшь. Где тебя угораздило простыть? Летом-то?