Имперский престол
Шрифт:
Этот подставной человек был всего-то одним из матросов с голландского корабля, зафрактованного русским посольством. Ему предстояло в компании еще троих человек создавать ажиотаж. Голландец не был необразованным моряком, напротив, успел получить хорошее образования. Он пошел во флот вынуждено, так как отец разорился, да умер, а сыну приходилось отдавать долги.
— Иди в море, гез, это я куплю луковицы! Все вам деньги с воздуха делать [гез — в данном контексте уничижительное, словно «морячишка»], — встрял второй присутствующий подставной покупатель. — Я дам экю и даже десять су сверху.
— Месье, и вы не прогадаете.
— Я дам экю и один ливр, — попалась на крючок первая жирная рыба.
Распорядитель мысленно выдохнул, он очень боялся, что вся затея, предложенная некоторыми влиятельными людьми в масках, не сработает. Теперь нужно закреплять результат и создавать ажиотаж.
Первые луковицы с биржи были проданы за два экю — очень большие деньги. Купившему выдали бумагу, по которой тот может отправится в монастырь Сен-Жермен-де-Пре, где ему покажут те самые луковицы либо цветущими, или уже увядшими, но с засушенными лепестками в коробочке рядом с клумбой. Никакого обмана. Забирай и сам выращивай, или продавай.
А по Парижу поплывут слухи, что некто, очень богатый человек, купил луковицы тюльпанов, так как это самое лучшее вложение средств. За сколько купили? Говорят за десять экю! Не может быть? Так и есть, я сам видел того, кому об этом рассказывали.
Распространялись такие нарративы, когда купив сейчас, уже скоро можно заработать очень много. А еще луковиц на всех не хватит и нужно спешить. И только краешком пройдет информация, что там же можно купить и зеркала из России и даже кое что из фарфора.
Через неделю приходилось вести торги и в помещении и даже на улице возле здания биржи, а в русское посольство, через ряд посредников, потекли ручейки из золота и серебра.
— Козьма, мне пришел вызов, — через три дня после запуска биржи к Лаврову в комнату ворвался Гумберт.
— И что в нем? — вставая со стула у рабочего стола и устало растирая глаза, спросил Козьма Лавров.
— Приглашение во дворец, — растерянно отвечал барон.
— Странно, — задумался Лавров. — И кто же это может быть? Ну не новый же девятилетний король.
— Восьмилетний, — поправил своего коллегу Гумберт.
— Тем более. Но думаю, что это королева-мать, — задумчиво говорил Лавров.
— Не сходим, не поймем, — философически заметил Гумберт.
Уже на следующий день русская делегация из трех человек: барона Иохима Гумберта, барона-дьяка Козьмы Лаврова и Романа Куевого, прибыли в королевский дворец. Само собой разумеется, не одна карета прибыла, а три четыре, из которых два экипажа были загружены подарками для того человека, кто вообще имеет право вызывать в королевскую обитель. Русские дипломаты уже пришли к выводу, что это не может быть король, да и его мать сейчас в каком-то монастыре на богомолье. Показывает всему народу, как она скорбит по мужу, на самом же деле — никак. Тогда кто? Догадки были.
— Сеньор Кончини вас ожидает, — сообщил лакей, который встречал русских.
— Нужно было с тобой спорить! — усмехнулся Лавров, глядя на Гумберта.
Барон не ответил, он запустил мыслительные процессы, зачем этому итальянскому проходимцу нужны русские.
Узнай государь, как зовут того итальянского фаворита королевы-матери Марии Медичи, то долго смеялся
Кончино Кончини был тем, кого можно было бы назвать авантюристом, при этом и дамским угодником и проходимцем. Три раза, ныне покойный король, высылал из Франции любимчика второй жены, Марии из рода Медичи. Но Кончино был скользким типом и всегда ускользал, прячась от королевских исполнителей, и после вновь возвращался к королеве, прячась у нее под юбками.
На допросах убийцы короля звучали даже вопросы о том, не замешан ли Кончино Кончини в заказе на убийство. Но никаких доказательств не было. А в это время, когда даже не прошел положенный обязательный траур, рыжеватый повеса «скользил» в постель к королеве и уже чувствовал себя чуть не хозяином во дворце, по крайней мере во время отсутствия Марии Медичи и мальчика-короля Людовика XIII, он осмеливался распоряжаться в главном доме Франции.
— Это даже хорошо, — пришел к выводу Гумберт.
— Я тоже так думаю, — отвечал Лавров.
Оба дипломата небезосновательно рассчитывали, что Кончини можно купить, ну или так задобрить богатыми, для Франции, так точно, подарками, чтобы итальянец стал лояльным и посольству и России, как к государству. Не было сомнений, что Кончини может скрасить горе королевской вдовушки, и через это способен и на лоббирование интересов кого бы то ни было.
— Сеньоры, рад вас видеть, — с некоторым акцентом, флорентинец встречал русских дипломатов на французским языке.
В кабинет, явно не королевский, но все же недалеко от него, входили двое, Куевого пришлось оставить на входе, так как идальго не пропустила охрана, да и у дипломатов было забрано все оружие, вплоть до засапожных ножей. Ценила королева своего любимца, приказала охране тщательно следить, чтобы никто не подпортил тельце фаворита.
— Мне доложили, что вы привезли подарки. Приятно, но я человек, который понимает: берешь-делай, — Кончини своими словами удивлял русских представителей.
На самом деле, говорить правильные вещи, как и что именно является правильным, итальянец знал хорошо, а ретранслировал свои знания о правильном еще лучше. Но есть такая русская мудрость, которая, если немного перефразировать может звучать так: говорить не мешки ворочать. Так что Кончини, полностью оправдывая свою фамилию, говорил и будет говорить то, что будет приятно для слуха русских дипломатов. А вот делать… Это уже совсем иное, не зависящее от слов.
Подарки фаворит принимал благосклонно, более того, казалось он сейчас вспыхнет огнем, столь горели глаза темпераментного итальянца.
— Я поражен и восхищен. Нет, друзья, без ложной скромности — вы теперь мои друзья. Я, в чем свидетель Бог, даже не стану чинить вам никаких препятствий в столь византийском деле, как ваша биржа, — слова Кончини звучали очень доброжелательно, но смысл и посыл в них был очевидным.
На лицах русских дипломатов не шелохнулся ни один нерв. По местным меркам, да еще и после чуть ли не обучения у государя, они могли считаться профессионалами. А вот в головах и Лаврова и Гумберта начались судорожные мыслительные процессы.