Импортный свидетель (сборник)
Шрифт:
Сказка принесла успокоение: медведи девочку не обидели.
Я искал библиотеку, но, видимо, мои противники считали, Что чтение вредно. Я вернулся, но не успел принять душ, вода которого была подкрашена розовым и желтым, и устроиться поудобнее в постели — больше нечего было делать, как стена прямо перед кроватью засветилась. Это оказался экран, и я увидел господина Федерика, который, обращаясь ко мне, сказал:
— Покойной ночи, господин Вождаев, завтра у вас будет приятное знакомство. Предваряя его, я позволю себе прочитать выдержку из вечерней газеты.
И он стал читать:
«Сегодня некая почтенная дама появилась перед зданием правительства, контролирующего расследование происшествия, случившегося недавно на побережье Атлантики. Читатели помнят — речь идет о необъяснимом помешательстве
Жить она будет рядом с вами, господин Вожда-ев, — заявил Федерик, — а теперь спокойной ночи, или, как говорил вам отец: «Спи, сынишек». Он ведь так говорил?
Экран погас.
Я не мог заснуть, потому что разволновался.
Откуда Федерик знает такие интимные подробности жизни Вождаева — прозвище, которым называл его в детстве отец? Это слово «сынишек» могло быть только в письмах, а они в Москве. В моем бреду, записанном на пленку Федериком, я этого тоже, надо думать, не произносил. Неужели похищен московский архив? Да нет, не может быть. Тогда, значит, Федерик знал настоящего Вождаева.
…Проснулся я от «доброго утра», которого желало мне нежное, эфирное существо с экрана. Очаровательная мулаточка сообщила, сколько теперь времени, какая температура воздуха в комнате и на улице, есть ли ветер, какого цвета костюм мне сегодня пойдет и что будет на завтрак. Она также напомнила, что меня сегодня ждет встреча с одной почтенной дамой. «Мадам Войтец-кой», — подумал я и не ошибся.
Действительно, после завтрака мне пришлось с ней встретиться. Первое время я просто не знал, как себя вести, поскольку объяснять ей, что я в тюрьме, так же, как и она, было бы непростительной ошибкой. Мне может пригодиться ее убеждение, что она на вилле оберегается от бывших нацистов. И вдруг она заговорила, эта фрау, мадам Гильда Войтецкая, немка по рождению, француженка по месту жительства.
— Я люблю молодых людей, — кокетливо сказала старуха, — а вы мне кажетесь надежным. Вчера, когда мы гуляли по побережью (наверняка она гуляла с двойником, который ее и подготовил), я думала, что моя жизнь столь интересна, что может быть поучительна. Я когда-то увлекалась старинными романами Дюма, и то, как мы жили с Мирославом во. время войны, похоже на такой роман. У меня до сих пор в ушах стрельба, мне постоянно чудится слежка, я умею говорить без слов. Иначе было нельзя там, где работал мой муж. И самое главное — то, что произошло на побережье, весточка мне через сорок лет от моего покойного мужа. Поверьте, то, что произошло здесь с матросами, было запланировано на острове сорок лет назад. Я расскажу вам. А еще расскажу вам, почему я бедна.
Она, не переставая, болтала.
— После войны я обнаружила, что многочисленные изобретения мужа использованы во вред людям; множество людей, искалеченных умственно и физически, обращались за помощью к правительству, но можно подумать, что у правительства есть средства на все эти издержки. А у меня в это время погибла дочь, и долгое время я пробыла в монастыре, где чуть не сошла с ума. И вот тогда я дала богу клятву, что раздам все, что имею, тем, кто пострадал от моего мужа. Но муж, уверяю вас, не виноват, я потом расскажу вам, как он погиб. Вы верите мне?
Пока что я не мог понять, о чем идет речь, й не мог понять тактики Федерика. Для чего он поселил старуху здесь? Ведь здесь-то, через меня, как раз и может всплыть правда по тому делу, ради которого я приехал из СССР, а ему, судя по всему, правда не нужна. Он представитель тех сил, кто боится и не хочет раскрытия правды.
А мой двойник в комиссии может сочинить свои интервью с фрау Тильдой и без старухи. Для чего же тогда она? Может быть и скорее всего, наши разговоры записываются и могут пригодиться Федерику, но ведь они. не только записываются, но и фиксируются в моей голове, это Федерик тоже не может не понимать. Значит, если я выйду отсюда, произойдет утечка информации. Может быть, Федерик рассчитывает поразить меня роскошью и предложить остаться? Но он прекрасно знает, что я на это не пойду. В чем же тогда дело? Или, может быть, у него есть какой-то расчет? Но какой?
А что, если предположить (я обязан это сделать ради дела, по которому я здесь), что старуха — подставное лицо и дезинформирует меня, обвиняя во всем фашистов? Может быть, она тем самым отводит удар от сегодняшних преступников?
И какова же правда, если даже ложь так чудовищно ужасна? Нет, ужасней того, о чем рассказала старуха, ничего не может быть. Поэтому позволю себе передать все, что от нее слышал.
Из архива Вождаева
В США СПИД распространяется, как большой пожар, заявил на состоявшейся в Токио пресс-конференции официальный представитель министерства здравоохранения и социального обеспечения Японии. По оценкам экспертов, вирусом этой неизлечимой болезни там поражено уже до полутора миллионов человек. Соединенные Штаты превратились сейчас в колоссальный рассадник эпидемии СПИДа, внезапно вспыхнувший в 1980-х годах.
9
Это было давно. Это было очень давно — в масштабах нашего быстротекущего времени. Это было далеко. Это было очень далеко — в измерениях еще не побежденного дореактивными самолетами пространства, когда океанический простор лопастями винтов бороздили не теплоходы, а пароходы.
Большой океанский, зафрахтованный у всемирно известной компании, пароход — белый пятипалубный пассажирский лайнер, впервые бросил якорь на переполненном джонками, рыбачьими шхунами и черными облупленными буксировщиками рейде Шанхайского порта. Шум огромного города вместе с дымами и запахами грязных «угольщиков» стлался по ленивой зыби притихшего океана.
Все было обыкновенно в этом всегда суетливом порту, без задержки принимавшем флаги десятков государств. Оравы крикливых кули старались как можно быстрее разгрузить и затем загрузить другими товарами трюмы пришедших отовсюду «купцов».
Вежливость и приветливость представителей фирмы, явившихся на меднотрубном, широкобоком, ради устойчивости, катере к капитану пятипалубного лайнера, были исключительными. В своих светло-кремовых морских кителях, с маленькими, красной эмали, крестиками на груди, они все трое — безусые, Наголо стриженные — казались стерильно чистыми, как, впрочем, и подобает быть не только китайским, а и всем вообще врачам в мире. Они олицетворяли собой величайшее милосердие своего низкорослого господина с узенькой желтой, желтее морщинистого лица, бородкой клинышком, кончик которой пошевеливался на легком ветру! — старого человека, четвертого в группе прибывших. Он первым поднялся на борт по спущенному к катеру трапу. Он был почтительно пропущен вперед к площадочке трапа, на которой два матроса приняли его под тощие острые локотки, чтобы помочь подняться по качающимся ступенькам. Капитану корабля и администрации порта было известно, что этот несказанно богатый и столь же несказанно гуманный человек зафрахтовал пароход ради великого благодеяния, о котором из скромности даже не разрешил упомянуть ни в одной газете. А когда от агента своей фирмы узнал, что одна из мелких газетенок города все же, захотев заработать на сенсационном сообщении, пустила в набор заметку о «подобном источающему свет и тепло солнцу сердце этого человека», то он, сей человек, не пожалел суммы, втрое превышавшей возможный доход от чуть было не пущенной в ход сенсации, чтобы бестактность газеты не нарушила скромности благотворителя. Ибо творить благо людям, а особенно детям, лишившимся из-за этой проклятой войны родителей, может с достоинством только тот, кто воистину ни в чем не преследует никаких, даже самых абстрактных, корыстных целей.