Импортный свидетель (сборник)
Шрифт:
В папке было очень много всего — и мои фото в кафе, где я пью пиво, и визитная карточка Вождаева, изготовленная в Москве (из чего я заключил, что прямые контакты с иностранцами у покойного были), и то, как я обнимаюсь с мисс Лорри, впрочем, довольно безобидно, и даже салфетка, на которой я нарисовал рожу в ожидании ужина в каком-то ресторане. Но все это было снабжено действительно мерзкими комментариями, не очень талантливыми, рассчитанными на глупых людей. Я прикинул: даже если эта папочка попадет в МВД, что маловероятно, так и то ничего, это все равно будет не очень высокая плата за познание той истины, которую
Но, перевернув следующую страницу папки, я был шокирован: там был изображен, без сомнения, я сам в прелюбодейной позе с мисс Лорри. Хороший монтаж, а рядом был текст предполагаемой информации для газеты, где говорилось о том, что у жителей побережья случилось горе, а некоторые из СССР, приехавшие якобы помочь, на самом деле явились сюда развлечься за чужой счет. И была еще одна клишированная фотография: снова я, но с уже другой женщиной — женой боцмана Гауштмана и подписью: «Вот они, русские! Вместо помощи жене несчастного, пользуясь своим положением русского хама, насилует ее». И еще одна фотография: я дерусь с полицейскими. Выполнено мастерски.
Я сказал об этом Федерику, но не забыл отметить, что экспертиза установит подлог.
— Вне всякого сомнения установит, — согласился Федерик, — только на подлинных снимках, а ие иа клишированных, а они у меня в надежном месте, это во-первых. А во-вторых, вы, русские, перестраховщики. Пока будут разбираться, так это или не так, вас выгонят из вашей газеты, из партии, потом будут, конечно, восстанавливать, но на это уйдет несколько лет. Однако слава останется: это тот самый Вождаев, которого больше не пускают за границу… Не так ли? И в-третьих, а кто докажет, что на снимках вы, а не ваш двойник, тогда и снимки подлинны, а?
Тут я впервые не справился с собой, и ободренный Федерик продолжал: ~
— Это цветочки, — сказал он, — ягодки я вам еще продемонстрирую, — и он потянулся к тому месту, где только что лежала папка с моим досье, уже перекочевавшая обратно ему на колени, и нажал чуть видневшуюся кнопку: зазвучал мой голос. Я рассказывал о себе, своих родителях, доме, семье. Я стал, наверное, белым, потому что чувствовал, что это говорю действительно я, и при этом в каком-то не свойственном мне состоянии. Было много пауз. Может быть, и в этом состоянии мой мозг все-таки сумел проконтролировать мою речь.
— Правильно, что ваше правительство так активно бережет вас от наркотиков, — цинично зевнув, сказал Федерик, указывая на магнитофон. — Что хочешь расскажешь, сидя на игле. А-ха-ха.
Но ничего особенного я даже в этом своем состоянии не рассказал. По невероятному совпадению каких-то случайных черт биографии Федерик принял мою жизнь за вождаевскую. Наконец он выключил магнитофон, и я понял, что это все, что у него есть. Не густо. И хотя неприятно, когда из тебя с помощью наркотиков вытряхивают мысли, я, как ни странно, остался доволен магнитофонной записью.
— Коньяк? — предложил Федерик. — Или вы боитесь вашего сухого закона?
— Законодательство регионально, — сказал я, с удовольствием отхлебывая глоток бренди. — Я надеюсь, на вашей территории сухого закона нет? Кроме того, с ослами будь ослом, сказал Омар Хайям.
Федерик не рассердился.
— Но тогда еще один, последний, вопрос: вы знаете, что это такое? — и он показал на какой-то аппарат с двумя шкалами и красными стрелками.
— Нет.
— Это войсометр, прибор, с помощью которого можно исследовать голоса, делать их похожими один на другой. Вот, скажем, произнесите какую-то фразу, ну произнесите, не бойтесь: ну!
— Федерик — старая сволочь, — внятно сказал я.
— Благодарю вас, — покраснев, сказал Федерик, выключив прибор. — А теперь я. — И он произнес тоже: — Федерик — старая сволочь.
После чего он нажал кнопку на войсометре, и две красные стрелки отлетели друг от друга, как намагниченные одним полюсом.
— Видите?
— Что именно?
— Стрелки отлетели друг от друга, голоса у нас разные.
— Это и так видно, без прибора.
— Ну а теперь смотрите дальше — И он позвал: — Хайнс!
Молча и не кланяясь, вошел здоровенный детина.
— Произнеси вот эту фразу, — сказал Федерик и написал ее на салфетке.
— Не могу, — сказал детина. Сказал так, что в нем почему-то почувствовался профессиональный военный.
— Не бойся, это для дела, — пообещал Федерик.
Детина произнес. Федерик отправил его и показал
мне войсометр. Стрелки почти совпадали, да и без стрелок было ясно, что голоса у меня с ним похожи.
— Вот видите, — сказал Федерик, — в случае чего «выступите по радио». Вы какое предпочитаете: «Голос Америки», или «Немецкую волну», или, может быть, «Свободную Европу»? Детали вашей биографии нам известны, так что сомнений не будет. — Федерик улыбнулся.
А я был очень недоволен увиденным, но не из-за «Немецкой волны». Вдруг Федерику придет в голову сравнить голос настоящего Вождаева с моим?
Из архива Вождаева
Над юго-восточными районами области пронесся шквал. Сила ветра достигала 30 метров в секунду. На своем пути он ломал опоры линий электропередачи и связи, деревья, разрушал дома.
Ураган сопровождался грозой, ливневым дождем и крупным градом. От стихии пострадали более тысячи жителей домов, около 400 животноводческих ферм, зернохранилища, школы, клубы. Существенный урон нанесен урожаю. Что эго — начало особой формы войны или случайность?
8
Обычно карантин в моем положении — это проверка лояльности. Но со мной Федерику должно было быть все ясно с самого начала. Естественно, конечно, кроме того, что выходило за рамки проводимой мной операции.
В одиночестве я рассматривал мою роскошную тюрьму. Кроме большого зала на первом этаже, в котором мы вели с Федериком наши беседы, в моем распоряжении было множество комнат. Я бродил по апартаментам и открывал из любопытства все двери. Мне хотелось изучить всё с тем, чтобы при случае без заминки убежать. И все двери, кроме одной, вероятно выхода отсюда, легко открывались. Многочисленные комнаты, спортзалы… Было такое ощущение, что я нахожусь в совершенно пустом пансионате, где можно разместить десятки людей. Я бродил по всему этому великолепию и в конце концов набрел на милую комнатку, обшитую красным бархатом. Там на низеньком столе был накрыт предназначавшийся, судя по всему, мне ужин. Я без церемоний съел его, и почему-то мне вспомнилась сказка про трех медведей, которые возвратились из лесу и обнаружили у себя в доме маленькую девочку, которая съела их пищу.