Infernum. Последняя заря
Шрифт:
— Спасибо! Это чудесный подарок! — Ида поцеловала Ишаса в щеку. На его лице отразились эмоции, которые он постарался сдержать, но Ида заметила, как он слегка покраснел. Хотя она сама была, наверное, не лучше. В голове мелькнуло недавнее: «Мы же уже не дети».
— Ишас, теперь мне точно не будут страшны никакие кошмары! Этот кулон станет моим оберегом и защитит.
Ишас наконец сбросил свое оцепенение и улыбнулся ей.
— Ты думаешь?
— Я верю.
*** Йофас
Он вернулся. Чем удивил многих.
Жители деревни всю неделю обивали пороги кузницы и высказывали свое негодование. Кто открыто, кто скрыто — не у всех хватало смелости высказывать в лицо Йофасу. Но возмущение у всех было одно, и Йофас, первые дни споря и отвечая всем, уже перестал обращать внимание. Они не прекратят ходить к нему, не прекратят возмущаться. Иногда он ловил себя на мысли, а вдруг действительно прогадал, отправив Луйса в город. Вдруг он не распознал намерений
И вот Луйс вернулся, и Йофас понял, что несмотря на свое безразличие к жалобам деревенских, все это время все же чувствовал что-то похожее на тревогу. Конечно, он бы ни за что не отправил незнакомца, но сам поехать не мог, годы брали свое, а Ишаса отпустить в Пар-Ис — нельзя. Мерием бы не простила.
Груз с плеч упал, когда Луйс привез все необходимое для дальнейшего восстановления запасов. Иначе Азрет не переживет грядущую зиму.
Год выдался тяжелым, если бы Йофас был суеверен или не утратил бы веру хоть во что-то, он бы согласился с теми, кто считает все происходящее карой. Но Йофас предпочел объяснить себе все случающимися раз в какой-то период природными катаклизмами: засуха сожгла посевы, птицы сорвались с мест в поисках пропитания, жаркое лето еще принесет дождливую осень, и спаси Создатель, если река выйдет из берегов. Старуха Игиль может сколько угодно говорить о знамениях, совсем из ума выжила. Хотя Йофас и это понимал — она тоже пережила утрату, от которой не оправилась. И теперь пытается контролировать жизнь других. Но Йофас был перед ней в неоплатном долгу. Кроме главного, она помогала растить Ишаса, нашла кормилицу, смотрела за ребенком, когда Йофас запирался в кузнице под предлогом большого количества заказов — а на деле просто не хотел возвращаться в дом и видеть глаза Мерием на лице не своего ребенка.
Глава 10. Разоблачение (Ранее 14. Письма)
Ида уже забыла, когда в последний раз слышала этот голос, забыла, как натягивалось все внутри и дрожало, готовое оборваться в любой миг. Она забыла, как громко стучит сердце и как расплываются мысли. Почему сейчас? Почему опять? Сквозь вязкую и густую пелену неповоротливых мыслей проскочила: не помог кулон Ишаса. Рука сама потянулась к шее, но не обнаружила там золотой лилии. Ида растерянно повела рукой вокруг шеи, но не в силах более бороться с этим голосом и всеми одолевающими сомнениями, она поддалась. Решительно направилась к печи. Кулон. Она не забрала его у Ишаса. Потом. Чем ближе она подходила, тем сильнее звучал голос. Казалось, он становился все нетерпеливее, подгоняя. Кулон, порванная цепочка, Ишас. Голос заполонил ее сознание и подчинил себе, Ида больше не управляла телом, она будто покинула его и теперь со стороны наблюдала, как обходит печь и просовывает руку в пустоту между печью и стеной, она видит — чувствует — как рука шарит по стене, будто ищет что-то. Зацепилась за шероховатость. Выступ? Поддев несколько раз ногтем, рука вынимает кирпич и роняет на пол. Все неважно. Скорее. В образовавшемся углублении рука находит какие-то бумаги. Да. Это оно. Вытащить на свет. Скорее.
Как только стопка бумаг оказалась в руках Иды, она будто очнулась от морока. Голос исчез, осталось только эхо гулко бьющегося сердца. Придя в себя, Ида оглядела пыльную стопку, перевязанную бечевкой. Это письма? Документы? Но зачем их нужно было прятать? Столько вопросов, но твердое убеждение, что там она найдет ответы. Схватив нож, Ида разрезала веревку и принялась раскладывать письма на столе. Они пролежали там долго, хотя последнее казалось новее, его не так затронуло время. Оно было светлее, и пыль не успела въесться в бумагу. А нижние не только пожелтели, но и было видно, как местами чернила начали расплываться. Прежде чем начать читать, Ида заметила, что все письма подписаны одинаково — витиеватые, незнакомые символы складывались в два слова, но подписано было уже на зараватском — «Симон».
Славься, друг мой!
Да продлятся дни твои и будут они безмятежны.
Спаси и сохрани!
Симон
Славься, друг мой!
Да продлятся дни твои и будут они безмятежны. Да хранит Создатель душу твою. Спасибо за …, не верится, что уже столько времени прошло. Пять лет. Хотя с другой стороны, кажется, что целая вечность. Стелла хотела сохранить его, спрятать, но побоялась. Если о нем станет известно…не хочу думать о последствиях. В Пар-Исе за ширмой благоденствия и прогресса творятся бесчинства, мы в особой немилости. Вчера приходили к …, забрали почти все имущество, якобы нечестным трудом заработанное, ведь не можем мы обладать добром больше них. Говорят, один из солдат на дочь старшую позарился, а когда отец преградил тому дорогу, то до полусмерти …. Но не тронули, насколько я знаю, дочь. Поэтому повторяю свою молитву: не приезжайте в город.
Спаси и сохрани!
Симон
Славься, друг мой!
Да продлятся дни твои и будут они безмятежны. Да хранит Создатель твою душу. Мы вынуждены покинуть Пар-Ис в спешке, поэтому прости за оборванную бумагу, пишу на первом, что попалось под руку. Сегодня устроили облаву на наш район, выволокли мужчин и женщин, даже стариков, искали кого-то. Не знаю, нашли или нет, чем все завершилось, но Стеллу сумела вывести соседка через задний двор. Прибежала ко мне, успела с собой лишь маленький кошель схватить, поэтому …. Береги ее, говорят, скоро дойдут волнения и до окрестных деревень. Воспитай ее как зараватку, чтоб ни словом, ни взглядом не выдала она происхождения своего. А мы как остановимся на новом месте и опасность минует, свяжемся снова. Не пиши, не приезжай, не ищи. Это опасно.
Спаси и сохрани!
Симон
Славься, друг мой!
Надеюсь, письмо мое застанет тебя в добром здравии. Да продлятся дни твои и будут они безмятежны. Да хранит Создатель твою душу. 15 лет прошло, знаю, ты, вероятно, думал, что пропали мы или до нас добрались. Ты бы оказался прав, всем известна только эта правда. Нас казнили на день весеннего равноденствия шестого года. Не пугайся, эта правда для всех, но только не для нее. Мы долго решали, безопасно ли открыться — в первую очередь для нее, — и вот пишу спустя десятилетие. Мы вернулись в Пар-Ис, но это уже не мы. Мы были в Париссии, где заручились поддержкой влиятельного человека. Он сейчас важный человек в Заравате. Не могу написать большего. Гонец все тебе объяснит устно, потому что письма имеют свойство теряться или попадать не в те руки. К тому же, прости, мой друг, такова жизнь, я не уверен к тебе ли в руки оно попадет. Нам обещали безопасность, поэтому позволь увидеть ее на День единения, в толпе приезжих из Париссии и Аз-Карета легко затеряться. Позволь хотя бы на мгновение увидеть ее!
Спаси и сохрани!
Симон
Она читала быстро, до последнего надеялась получить ответы, но вопросов стало больше. О ней ли речь? Невозможно. Все было очевидно, но она не могла поверить! Как? Почему? Если речь о ней, то последнее письмо отец получил не так давно. Почему он скрывал? Кто эти люди и о какой встрече просили? День единения… Ида почувствовала, как к горлу подкатил ком и живот скрутило от ощущения беспомощности, нет, так выглядит боль от предательства. Ей солгали. Перед глазами промчались картины того, как отец не хотел отпускать ее на ярмарку. Не этого ли он боялся? Почему он не сказал ничего. Мысли крутились в голове хаотично, не желая складываться в единую картину ее жизни. Невозможно. Всю жизнь — не свою жизнь — она прожила во лжи. За что? Листы выпали из трясущихся — то ли от гнева, то ли от обиды — рук и разлетелись по комнате. Слезы обжигали щеки, а сердце готово было разорвать грудную клетку. Воздуха не хватает. Ей тяжело дышать.