Infernum. Последняя заря
Шрифт:
Вдох. Выдох. Надо взять себя в руки, она все неправильно поняла, может это вообще письма, принадлежащие прежним жителям. Имя? Совпадение! Листки такие старые, что им вполне могло быть и 40, и 50 лет.
Вдох. Выдох. Не только же в этом году проводился День единения. Да, надо успокоиться и просто спросить отца, знает ли он, что это за письма. Но что-то глубоко в душе царапало когтями осознанием того, что не старые это письма.
Она нашла его в мастерской. Перед глазами пробежали мимолетные воспоминания детства, как она любила босыми ногами зарываться в свежую стружку на полу, а этот запах древесины? Или свежеокрашенного изделия и нанесенного лака? Звуки станка, на котором отец пилил доски, а потом шлифовал их поверхность с убаюкивающим
— Отец? — слово горечью осело на губах. — Могу ли я тебя отвлечь, — Ида старалась, чтобы голос не дрожал, но все равно он предательски скрипнул на последнем слове.
— Ида? Что-то случилось? На тебе лица нет, — Старый Пот мгновенно выпустил рубанок из рук и отложил в сторону. Он направился к ней с обеспокоенным видом. — Что с тобой?
Она молча протянула ему стопку писем. Отец не пошевелился, лишь дрогнула мышца на подбородке, а губы сжались в тонкую линию. Казалось, прошла вечность. Но отец поднял глаза, в которых отразились его боль и разочарование. Казалось, он разрывался между желанием отругать и оправдаться.
— Как ты их нашла? — резко, бесчувственно произнес он. Иду ошеломил этот безжизненный голос. Она ожидала всего, но только не такого признания.
— Неважно. Это твои? — из последних сил Иде удавалось сдерживать подступающую к горлу боль. Ей просто хотелось кричать. Ей хотелось высвободить из себя такой крик, чтобы этот давящий ком вылетел из нее. Пусть останется пустота, но боль уйдет. Она не вынесет.
— Ты ведь уже прочитала их, к чему вопросы? — Старый Пот нахмурил брови, его угрюмый вид не предвещал ничего хорошего. Иде хотелось сжаться и просить прощения за то, что полезла, куда не следует. Но она заставила себя признать, что это он должен просить прощения за то, что скрывал от нее правду. Да и есть ли у него право теперь ругать ее или злиться? Он же ей… Она не смогла даже в мыслях произнести это слово.
— Прочитала, но думала… думала, что ты объяснишь, почему я их нашла сама, а не получила от тебя?
— Ты не должна была узнать, — резко ответил отец, а потом будто сказал уже сам себе: — надо было их сжечь.
— Ты не собирался никогда мне рассказывать правду? — голос Иды дрожал, но уже от закипающей злости.
— Я хотел уберечь тебя! Я защищал тебя! — голос отца повысился, заставляя Иду сжаться. Где-то в глубине истерзанной души она даже почувствовала отголосок вины.
— Солгав?
— Да! Это цена, которую я заплатил бы снова, чтобы уберечь тебя! Ты не знаешь…
— Так расскажи!
— Не могу! Я дал слово! Просто поверь… — умоляюще произнес Пот и посмотрел на Иду блестящими от слез глазами.
— Поверить? Ты правда говоришь о доверии после всего? — она больше не могла удерживать свою боль, и она хлынула неконтролируемым потоком слез. Лицо отца теперь было размыто, а слова вырывались из горла вместе с всхлипами: — Как мне верить? Кому мне верить? Чело… человеку, который врал мне, что он мой… мой… отец? Кто ты? Кто… кто я?
— Ида, дитя… — Пот протянул руки в попытке обнять ее, но Ида оттолкнула его и сделала шаг назад.
— Не называй меня так! Ты… Зачем? Скажи мне, о чем в этих письмах? О какой опасности? Это мои настоя… настоящие родители? — слова дались ей с трудом.
— Ида! Ты должна забыть! Тебе нельзя…
— Может, хватит? Даже сейчас ты пытаешься управлять моими чувствами!! Чего мне нельзя? Просишь забыть? Ты правда думаешь, что теперь это возможно? Узнать, что всю жизнь была не той, кем тебя считают, всю жиз… жизнь прожила свободно, пока кто-то страдал из-за меня? О чем речь? Почему мне нельзя знать?!
— Ида! Не кричи, пожалуйста, в деревне…
— Ах да, что скажут люди, если узнают!
— Да плевать мне, что они скажут! — заорал он так, что Иде показалось, будто грянул гром и сейчас сверкнут молния. — Мне неважно, что они скажут, мне важно, кому они скажут! Никто не должен знать! Мы не для того приехали в эту дыру, чтобы…
— Чтобы что? Не могу! Ненавижу тебя! — Ида пожалеет об этих словах уже через секунду, когда увидит это растерянное лицо, исказившееся болью. Но сейчас ей было все равно, это слово вылетело из уст обдуманно, не случайно — она действительно ненавидела, но только потому что любила, а он ее предал, не ее — ее доверие. Она отступила на шаг, второй, качая головой, видела, как отец раскрыл рот, пытаясь что-то сказать, как стал протягивать руку, но Ида развернулась и выбежала из мастерской.
Она бежала, не разбирая дороги. Гнев и обида застилали глаза, ей казалось, что все рушится, как каменная стена, осыпавшаяся будто карточный домик, ветер хлестал ей в лицо, проникал сквозь тонкую одежду, но она не чувствовала холода. Тело пробрала дрожь страха — что теперь будет? Что ей делать? Она бежала, пока ноги не предали, пока она не упала на колени. Ничего не чувствует. Она лишь опустила голову, уткнулась в свои ладони и разревелась. Вот он момент, когда ей не сдержать рвущийся крик, будто она выросла среди диких зверей, вот он момент, когда все накопившееся найдет выход и оставит после себя разве что лишь пустоту. Вот он тот момент, когда она перестала быть Идой, но кем-то другим еще не стала. Без имени. Без чувств. Так и сидела она на коленях, не замечая ни как сменилась погода, ни как прошло время. Так и сидела бы до конца времен, если бы теплая рука не коснулась плеча. Тихо, аккуратно, невесомо.
— Дитя? Пойдем!
Она узнала голос Сар-Микаэла, его присутствие рядом удивительным способом успокоило ее, она безропотно поднялась и последовала за ним. Глаз она не подняла, еще не прояснились мысли. Он привел ее в келью, куда обычно местные приходили исповедаться или поговорить, попросить совета, когда отчаивались найти решение тех или иных проблем. Она была там лишь раз, когда их с Ишасом привели туда насильно. Ничего не могло их удержать от мелких хулиганских выходок, Старый Пот и Йофас опустили руки, поэтому было принято решение прибегнуть к помощи Сар-Микаэла — может, он их вразумит. Она помнит тот разговор. Она помнит, как он улыбался им и, выслушав все, что они натворили, усмехнулся и сказал: «Жаль! Жаль, что такие хорошие дети и не умеют… не попадаться!» Они сперва подумали, что ослышались, он точно произнес «не умеют себя вести!», но увидев озорную улыбку, так не вяжущуюся с его рясой и образом святости и благонамеренности, они поняли, что он сказал именно то, что они услышали. Увидев их замешательство, он улыбнулся и пояснил, что в детском проказничестве нет ничего плохого, если оно не со зла. Они долго беседовали о том, для чего Иде с Ишасом срывать яблоки Старухи Игиль или зачем обмазывать краской лицо уснувшего пастуха. Она помнила, как он был терпелив, добр и открыт с ними. У них даже были секреты ото всех. С тех пор Сар-Микаэл несмотря на свой сан стал им другом. Настоящим. Не приятель, с кем можно поиграть или порезвиться, не братом и не отцом, которые принимают тебя, пока ты соответствуешь их представлениям о тебе, а именно другом, наставником, который не осуждает, не указывает, не ждет, просто рядом, когда нужен, всегда поддержит и отзовется в самую трудную минуту. Со временем Ишас стал реже приходить к Сар-Микаэлу, хотя так и не рассказал, что между ними произошло.
И сейчас снова Святой отец, не задавая вопросов, не пытаясь что-то предпринять или заставить ее выпить настойку, просто сел рядом, поставил чашку заваренных трав и ждал. Молча, но участливо. Ида была благодарна ему за это. Постепенно придя в себя, — вероятно, атмосфера кельи помогла, аромат ладана и зажженных свечей влияли всегда умиротворяюще — она также молча протянула ему письма. Он несмело взял их, бегло осмотрел и снова повернулся к ней, изогнув бровь. Мол, мне прочитать? Она понимала, что он скорее всего сейчас сомневается, имеет ли право читать письма, адресованные не ему и, видимо, понял, что и не ей они адресованы. Она кивнула: