Иное состояние
Шрифт:
– Но вы первая начали, с выдумки о моем возрасте, и так, словно я должен был просиять и руки потирать от удовольствия. Впрочем, пора эти прения прекращать, Надя. Правда ведь в той простой истине, что мы с Петей очень тотчас же сблизились, нашли, как говорится, точки соприкосновения.
– Да хоть и за Петю вам стыдно, что же с того? Пустяки!
– сказала женщина.
– За Петю совсем не стыдно.
– Мне вот не стыдно, что я вас обозвала. Это получилось непредвиденно, без намерения. Я покаялась, вы мое раскаяние видели, и стыда как не бывало. А в остальном... Я не придерживаюсь правила, чтоб о покойном говорить только хорошее. Вот Петю если взять да вспомнить как такового - это очень даже стыдно, ведь он был на редкость позорен, еще тот фрукт. Он вам наговорил кучу всяких гадостей обо мне.
– Что же такое он мог мне наговорить?
– невольно улыбнулся я.
– С Пети станется, он был хмырь. Наверняка наговорил, что я вредная, глупая, убогая, что я сильно сдала, подурнела и опустилась. Разве он вам всего этого не сказал?
– Ну, сказал...
– признал я неохотно.
– С Пети станется и котом обернуться. А еще что? Продолжайте уж... Расскажите мне мою биографию в Петином изложении.
– Вы ставите меня в трудное положение. У художницы Варо есть картина, на которой женщина - уже бледная тень себя былой - растворяется и растворяется в кресле, а кошка из какой-то дыры в полу изумленно и испуганно таращит на нее глаза. Это как-то немножко соотносится с Петиным происшествием. Но женщина? Но кошка? И разумно ли воображать
– Это басня, - отмахнулась Надя.
– Лучше припомнить, что я сказал Пете в ответ на его критику по вашему адресу. Я сказал: Петя, брось, побойся Бога, где ты еще найдешь такую тихую, скромную, покладистую жену, которая, поди-ка, пироги тебе выпекает, кофе в постель подает. Остепенись, приладься и сам наращивай ум, крепи душу рядом с этаким светочем.
Надя бойко рассмеялась, и я принялся энергично вторить ей. Я выкрикивал:
– Твоя жена - прелесть! Вот что я ему сказал!
Мне было спокойно, тепло с этой женщиной, и не удивительно, что я уже раздумывал над возможным предлогом задержаться возле нее подольше.
– Я с ним бесконечно намучилась за всю свою долгую жизнь, и мучения начались аккурат в те времена, когда она была еще совсем не долгой, эта моя удивительная, странно прожигаемая и жалко тлеющая жизнь, - произнесла Надя печально.
Я с торопливым сочувствием спросил:
– И теперь мучаетесь?
– Теперь что же, теперь его нет, и это в каком-то смысле плохо, я теперь просто копчу небо. Но с юности мне доставалось от него на орехи. Годы наши были небольшие, а орехи сыпались - ого-го!
– Ну, не бил же он вас?
– Не перебивайте на каждом слове, что за привычка!
– одернула она меня.
– Уж это мне извечное людское хамство, бескультурье!
– Мне стыдно...
– Не бил, - втиснула, вдавила вдова речь в закипавший между нами хаос, - я бы и не позволила. Еще чего! Я нежная, хрупкая, и требовалось меня оберегать, а он с самого начала был неприкаянный. Это мне выпало тлеть, а он пылал, весь был как огонь. Хватался за одно, за другое, денег не было или было до смешного мало, а которые появлялись, он спускал на разные непонятные нужды. И вечно идеи, всегда он с ними носился, причем ведь не самостоятельно, нет, заражался от всяких, от дружков, от дурацкого Флорькина, от той девки, вам уже, конечно, известной. Сам он мог, в лучшем случае, взреветь песню на арамейском, на большее его не хватало. Он уверял меня порой, будто знает арамейский, вот в чем дело. Но на публике - никакого языкознания, никакого специального образования, ничего даже интеллигентного, одна сплошная зависимость от чужого мнения. Девку он потом опять встретил, и все пошло по второму кругу. А был это очередной адский круг. Он шел как Данте, мой Петя. А как мне было поспешать за ним, куда мне! У меня не было проводника, не было Вергилия. Вы, не сомневаюсь, читали творение про все эти божественные штучки, а значит, в состоянии понять, в каком я очутилась положении, какое одиночество сковало меня и на какую участь я была обречена. Вот вы человек фантазийный, шероховатый, измышляющий, вы всякое можете себе позволить, можете оттуда убежать, сюда прибежать, а меня все равно как в смирительную рубашку завернули да приговорили сидеть на одном месте и безнадежно куковать. Я ему говорила, ты, Петя, не спеши с идеями, они никуда не денутся, всему свой сезон, так ты достигни зрелости сначала, и они как раз тоже рядышком с тобой созреют. А до той благодатной и плодотворной поры ты, милок, поработай во имя семейного счастья и благополучия, обеспечь всем необходимым меня и возможное потомство. Сама я в библиотеке трудилась, и сейчас там же. Говорила с Петей часто, вдалбливала в его башку полезные истины и все то, что он выделывал, подробно комментировала. В итоге он получал понятие, но впрок оно ему не шло. Не нужны были ему ни счастье, в моем то есть лице, ни потомство, ни даже всякие идеи, а нужна была та девка, в которую он мне на ревность и себе на беду по уши влюбился. Даже это не любовь была, а скотское желание, распалившаяся и не находящая выхода похоть, страсть, понятная в диком скифе или печенеге и непонятная в цивилизованном человеке. Втрескался и, может быть, той бабе в умоисступлении тоже пел на арамейском, и до такой срамоты дошел, что с этими своими бессмысленными куплетами и помре у нее под юбкой. Не говорите мне, что знаете подробности. Я знаю все лучше кого бы то ни было! До чего же жалок он был! Намучилась я. Но уйти от него было нельзя, потому что он лепился, был липок и до того прилеплялся, что мне было не оторваться. А когда девка показала ему поворот от ворот, даже опозорила на всю Получаевку, намяв ему вместе с Флорькиным бока, смешав его с грязью, потому как они топтали его до изнеможения, а как устали, и присели отдохнуть, и подумывали уже улечься на постель и предаться плотским забавам, то просто выкинули на дорогу окровавленного... Фуриозо! Так у Данте под водительством Вергилия выскакивает из адских бездн вонючее рогатое чудовище!
– Тут Надя остановилась, призадумалась, смахнула с лица тень усмешки и сказала чисто и ясно, без всякой грубой таинственности: - Ну, ладно, не буду врать, не знаю толком, что там у них произошло. Но прогнала, факт. И он сразу выправился, как только перестал за этой стервой увиваться. Оступался и потом, но уже все-таки шел вперед с нарастающей уверенностью, о глупостях не думал, прошлые забавы забыл и в итоге кое-чего добился. Зажили не хуже других. Цветной телевизор, комплекты и комплекты постельного белья, сервизы, костюмы ему, платья мне, мясные блюда к обеду, одно время и машина была, пока он ее не разбил, разгромив заодно и какие-то клумбы. И только с высоты этих достижений видно, сколько сил я потратила на то, чтобы всегда оказывать ему срочную, позарез необходимую помощь. Как я его вытягивала! Как тащила из болота, в которое он то и дело норовил погрузиться. А вместо благодарности заслужила клевету, поношение, оскорблял в глаза, обзывал дурехой... А уж старился, о, старился он из-за нелепой и жалкой безалаберности своих страстей гораздо быстрее меня. Оглянуться не успеешь, или, к примеру сказать, оглянешься моложаво, с лукавинкой, с огоньком, а он уже... вспомнить страшно! И изо дня в день одно и то же увядание, позорное ороговение... воистину пердо!..
***
– Впервые я заплакала по-настоящему, навзрыд, так и взвыла и заревела, когда он мне сказал, что случайно встретил ту, ну, вы же понимаете, эту самую Наташу. Вышел на середину комнаты и заявил громко, что она вовсе не мегера, а молодая очаровательная женщина, можно-де без запинки и без всяких согласований с разными там третейскими судьями утверждать, что она - дама. Признался, сволочь, что опять у него на сердце неспокойно, мятежно, и что еще вчера было ничего, даже относительно неплохо, а сегодня уже трудно и страшно ходить по земле, дескать, гудит она под ним, жжется, и вот-вот все выльется в извержение вулкана. Желая меня утешить и приободрить, он осторожно, не припечатывая, положил руку на мою голову, на макушку, и сказал, что не причинит мне зла и приложит все силы, чтобы обошлось без скрежета зубов, обычного в подобных случаях, или, как он выразился, без шероховатостей. Но без них как обойдешься по достижении известного треугольника, да еще когда прибавляется парочка любовников, ребят азартных, а к тому же и просто так сами по себе болтаются именно шероховатые люди, что вы первый отлично сознаете на собственном примере. Вы видели тех ребят, а я лишь слышала о них, но понимаю, какого они сорта и почему возле так называемой Наташи трутся. Мысли о будущем и неизбежности беды я тогда только подумала, не высказала, сознавая, что лучше пока не подавать виду, что я разгадала жжение плоти, воспалившейся у моего благоверного. Лучше прикинуться доверчивой дурочкой, поверившей в его философскую сказку про тягу к необыкновенным людям и назревшую необходимость покончить с подлым обывательским горизонтальным положением, встав внезапно вертикально, по благородному. Он мне, впрочем, не очень-то подыгрывал и как будто нарочно старался разворошить муравейник или осиное гнездо в моей душе. Не очень-то он скрывал, что любит Наташу. Все я видела, все читала о нем и его желаниях в глазах и на лице, когда они, стоило ему на миг отвлечься и забыться, словно сами собой совались мне под нос, так и перли, разрастались с нарушением законов пространства и перспективы, как уже подлинная фантасмагория, как натуральный сюрреализм... Он мне бросил, прибавляя к высказанному ранее обещанию, но теперь уже явно не в утешение, что ничего не поделаешь, сердцу не прикажешь, и раз оно всколыхнулось и готово выпрыгнуть из груди, следует принимать это как должное, прежде всего как проявление жизни и ее сил, призванное всецело порадовать, чего не было бы, когда б наступили помертвение и коллапс. И если я не свинья, не пачкунья, только и думающая, как бы подгадить, когда налицо разумные начинания и добрые всходы, если я, коротко сказать, не гроб повапленный, не должно мне думать, будто им руководит плотская любовь и он собирается, словно кобель, ухлестывать за бабенкой, дело-то обстоит иначе. И заключается его дело в том, что едва он встретил Наташу, тотчас распалился мечтой о литературно-дискуссионных вечерах у камелька и влечением к безмерному, неуемному аскетизму. Он умен, начитан, знаком с этикетом, ему впору общаться с избранными, а не валяться в житейской грязи. А до чего же, если уж на то пошло, ему скучно и бедно в духовном смысле живется, как же ему тошно в мирке, мной слепленном! Изначально причина кроется в моей активизации, переросшей в наглую активность, в моем, суть, прискорбном появлении на свет Божий, проявившем отсутствие идей, и вот на нем-то, на этом отсутствии, лежит необъятная вина, которую он, Петя, уполномочен мне вменить. Все не так у меня, как у Платона, у которого всякому явлению и всякой вещи предшествует идея, тогда как моему появлению, моему вещественному существованию ничего не предшествовало, в лучшем случае - ничто, а оно, однако, способно внушить разве что полнейшее недоумение и в конечном счете даже разочаровать. Из ничего, из пустоты вышла Надечка, и вот поди ж ты, так расселась тут в жизни, будто уже и не спихнуть. То ли дело Наташа! Вот где подлинная актуализация! Истинное волшебство! Наташа идеи производит и подает, стимулируя окружающих, и о ней язык не повернется сказать, будто она всего лишь коптит небо.
Его слова больно меня задели. Выкорчевывая его из паршивой пропащей юности и выводя на торную дорогу... а это всегда сопряжено с трудовой дисциплиной, овеяно непреложной разумностью и ведет к состоятельности, понимаете?.. Вытаскивая из дерьма... а мало он в том дерьме покрутился, да еще с таким, знаете, самозабвением, с известным даже апломбом, с амбициями!.. Приобщая к труду и заботам о простых, не воображающих лишнего, не мнящих себя богами людях... и побольше бы книжек о них и им подобных, а то пишут, согласитесь, всякую ерунду!.. Я исподволь готовила его... мы снова возвращаемся к личности моего покойного мужа... готовила к минуте, когда он сможет обратиться или, если надо, попросту вернуться к сонму сколь угодно свободных и пространных идей, но уже так, чтобы все они свелись к единому солнечному центру, заключающему в себе драгоценное понятие любви. Однако он взбеленился, рассвирепел и отбился от рук раньше, чем я подтащила его к намеченной цели. Итогом стала смерть.
Добейся я своего, раскрылась бы суть моих предпочтений и чаяний, обнаружилось бы главное и отшелушились бы плевелы, заслуживающие отброса, отшвырка, вообще доброго пинка. Жизнь, хотя бы в известной ему, Пете, и мне части, преобразилась бы в роскошное поле изысканных цветов, а во вселенной, как мы ее себе отсюда представляем, распустилась бы могучая прекрасная роза. Ведь любовь всему голова, и заботливо вить семейно-любовное гнездышко, купаться в неге блаженства, душевном тепле и щедротах сердца совсем не глупо, с чем согласится любой не одураченный человек. И когда б Петя согласился, прозрев, с жаром истинного огня в душе подойдя к тщательно подготовленным мной временам... Тогда б не пахучее мыло ласкало бы мою кожу, а его, Петькины, трепетно любящие руки, не шампуни создавали бы пену и рисовали что-то смахивающее на облака, а его сердце и вся другая способная к любвеобильности органика, облекая, обволакивая, поднимали бы меня к настоящей облачности. А тогда уж и Фалесы все эти, ваганты разные с их герундиями про изящных дам и вечную влюбленность, розовые девушки с помпезностями, элегантные кавалеры с орденом тамплиеров на груди, кельты, эльфы, карбонарии, подозрительно притихшие в интимном полумраке, и нибелунги чистых кровей, а не грязные псы, бегающие по улицам с высунутым языком и пеной на губах... Ведь согласитесь же, из подлинного и стоящего имеется только любовь, она устроила этот предивный мир и, устроив, тонко и осмысленно пронизала своими токами, и нужно обязательно, с возрастом хотя бы или после разных мучений, это безотказно понять, и он, Петя, поняв, унес бы меня в истинный земной рай, подарив вечное блаженство, словно я гурия. Но благословенная минута не наступила. Петя побежал, как изголодавшийся пес, за той подлой Наташей, заметался, пуская слюни и сопли, среди ее любовников, выдавая себя за приверженца некой системы, а я слышала, те любовники и самая главная мерзавка, кликуша ихняя и жрица любви, чуждаются людей, презирают нас, сирых, вот и вся их система. Возвращался ко мне возбужденный, толковал что-то о больших мыслителях, о древних культах и мистериях, о превосходстве духа над плотью, о пристальном у некоторых внимании к интеллекту и особой заинтересованности в нем, и о Наташе тоже, само собой, о том, что не слаба, ой, дескать, не слаба проклятая на передок и как было бы хорошо ему в этом лично убедиться... Не подпускала, значит. Еще он распространялся о воображаемых, но вполне вероятных мирах, а я, с непередаваемой горечью думая лишь о том, как этого безвольного человека влечет и тащит, так и тянет, бесхребетного, забраться к Наташе под юбку, напоминала ему тихонько, что дважды в одну реку не войдешь. Хитроумно, да? Это я в эзоповском стиле использовала старинное философское изречение и получала перифраз касательно своей мысли, гласившей, что не повезло ему с этой девкой в юности, нечего соваться и теперь... и как вам? как находите, разве не остроумно? Я в глубине души крепко надеялась, что он смекнет все-таки, к чему я клоню, сообразит напрасность своих былых и нынешних любовных затей. Но он не понимал или делал вид, будто не понимает. Убегал, обозвав меня на прощание как-нибудь, не посчитавшись с моим мнением, не вняв моим предостережениям. И к чему это все привело? Испустил дух... Не дома, не в своей постели, а словно под забором, как конченый человек.
Вот и все, я закончила, дальше - ваши, дорогой гость, выводы и умозаключения, свободный размах которых не мне ограничивать. Готовиться ли мне к худшему, поскольку вы, предположим, не прочь судить меня, оседлав ядовитые слова покойного, что ж, снесу и сдюжу, и не такое приходилось терпеть, а нет, так признайте, что и моя позиция заслуживает внимания и уважения.
– Ваша позиция, Наденька, заслуживает глубочайшего уважения, и я отнесся к ней с полным вниманием, - заверил я, для выразительности прикладывая руки к груди, к месту, где чувствовались биения моего сердца.
– Вы во всем со мной согласны?
– Вон вы какая! Петя явно и однозначно выдавал вас за другую, за рохлю и что-то смазанное, а вы кремень, вы покруче иной твердыни будете.
– Коня на скаку остановить - это спорно, но в случае горящей избы проблем нет, могу вынести, а могу и занести, я такая.
– Поражен, меня буквально снес и обезличил вырвавшийся у вас, прорезавшийся вдруг истинный голос. Так похоже на крик души! Но относительно полнокровного согласия может быть, что оно и не во всем согласуется с вашими мнениями и суждениями.